Дискотека. Книга 1 - [26]

Хмурясь, скинула сапожки, деловито проскочила мимо яркого света из кухни и родительской спальни. Закрывшись в своей комнате, кинулась к дивану, быстро оглядывая в зеркале блестящие глаза, лохматые, ну то, как обычно, пышные волосы, и раздерганный воротник батника. И уселась, сдирая одновременно курточку, юбку и порванные на голени колготки.

Застегивая ситцевый халатик в цветочки, наконец, перевела дух и прислушалась к голосам в кухне.

— Сережа, я так устала, — с монотонным страданием в голосе вещала мама, грохая посудой, — ну что ты молчишь? Вот опять тебя не будет полгода, боже мой, целых полгода, а мне волноваться за Светочку, и надо же оплатить кредит. Что? И где тот аванс? От него уже почти не осталось ничего. Господи! Повеситься, что ли? Откуда я знаю, что делать? Ты мужчина, ты думай. Почему Виктор твой ненаглядный Васильевич, почему его Катя имеет право на новое пальто, а я… я… ну когда же это кончится все? И Светочке нужно выслать побольше, девочка там одна! Между прочим, учится! Что? Да какая стипендия. Копейки. Разве я думала, когда… что будем вот — нищие, и десятку стрелять перед зарплатой. О-о-о…

В спальне хлопнула дверь. Ленка села на свой диван, поджимая босые ноги, уложила руки на коленках. Они заняты, все обошлось. Теперь можно выйти, и в ответ на материны вопросы сказать, да ладно, я уже час дома. Конечно, не заметили, я же не Светочка ненаглядная ваша.

Но радоваться удаче не хотелось. Стало вдруг жалко отца. Сидит там у черного окна, упорно смотрит на улицу, где лампочка под козырьком и дальше блестят бельевые веревки. Курит. А послезавтра ему уезжать, на полгода. Так и поедет, с унылыми упреками в ушах.

В комнате было тепло, батареи, наконец, грели, и Ленка сидела, чувствуя, как злые мурашки, топчась, отступают в ступни и в пальцы.

Ну да, поедет. А сам виноват. И правда, у громкого бородатого Виктора Василича, рефмеханика на рыболовецком траулере, есть москвич, в квартире дофига всего, и длинная Надька, светкина ровесница, постоянно в новых шмотках. А корявая лупоглазая теть Катя носит огромную шубу из стриженой нутрии и такую же шапку, высокую, как нечесаный пирог. Ей конечно в этом всем жутко, до заикания, но почему-то у него такая зарплата, а у отца — такая вот, хотя он же третий помощник, не кот начихал.

Деньги-деньги-деньги… У мамы совсем маленькая зарплата, они смеются у себя в конторе, вот мы научники, получаем, как уборщицы. А теть Катя — на складе работает кладовщицей. Но мама никогда кладовщицей не пойдет. И вообще всегда говорит, бережно расчесывая роскошные темные волосы и внимательно разглядывая в зеркале белое лицо с тонким носом и яркими губами:

— Зарплата женщине — на шпильки. А деньги в дом должен нести мужик.

И после, снова расстраиваясь, начинает причитать, что как раз с мужиком их семье не повезло. И тут же добавляет, как она Сережу любит, как любит. А смотрит, вроде копеечку ему дала, из жалости. Как это в карикатурах — я тебе всю жизнь подарила, а ты… ну там всякое, про семейную жизнь.

Ленка взяла мохнатую подушку с пуговицами, прижала к животу, укладывая на нее подбородок. Надо выйти. Умыться, ну и поговорить, а то едут же скоро. Но так тоскливо было представлять, что снова мать заведет жалобы, и Ленка всякий раз пугается, а вдруг и правда, пока отец будет в рейсе, они пропадут тут без денег.

Жизнь казалась совсем беспросветной. Ганя еще этот.

В коридоре зазвонил телефон.

— Я слушаю, — через короткое время сказал мамин усталый голос, — Оля? Здравствуй, Оля. Да… — и добавила неуверенно, — наверное, сейчас позову, да. Лена!

Ленка молча вышла из комнаты, отворачиваясь, прижала трубку к уху.

— Але?

— Ты где была? — строго поинтересовалась Рыбка, — я блин третий раз звоню, батя твой чето там сказал, я не поняла ничего.

Ленка сглотнула. Соврать, наверное, надо соврать…

— Ты что, ты с Ганей была? — догадался холодный голос и неумолимо потребовал, — Малая, я в последний раз спрашиваю.

— Да, — покаянно призналась Ленка.

За спиной шуршала одеждой на вешалке мама, топталась, прислушиваясь.

— Фу, — внезапно обрадовалась Рыбка, — а мы с Семки притащили варенья сто банок, я себе все руки оттянула. И думала, а вдруг этот козел лазит с Лилькой своей. А вы с ним, да? Ну, отлично! Ты в субботу что оденешь? Ты в комбезе своем пойдешь или в юбке? Зорик сказал, притащит дисков послушать, у него импортные, ему дали на неделю, так я выпросила.

— Оль. Давай завтра, да? Поговорим.

— Давай, — удивилась Рыбка, — завтра. Я тебя жду на углу, в девять, да?

— Угу.

Ленка положила трубку, медля поворачиваться к пристальному взгляду матери. А телефон снова задребезжал, и она схватила трубку:

— Але? Оль?

— Ялта, — равнодушно произнес женский голос, — говорите, Ялта.

Мама за спиной затихла, внимательно слушая. Ленка держала трубку вспотевшей рукой. Звать отца? И что он, будет стоять тут, тоже спиной и молчать? И как звать-то, если они с ним никогда, ни разу, а всегда делали вид, что нет ничего, никто ему не звонит из Ялты, и никаких материных злых причитаний и упреков Ленка не слышит.

Не буду звать, решила она, и сказала в молчащую трубку, где еле слышно потрескивало и щелкало: