Дипломаты - [18]

Налетела холера на станицу и унесла Дорофея. Старший, Вакула, взял себе кузню. Младший, Петр, ничего не взял и подался на север, в черные донецкие степи. Точно полая вода, идущая в низину, в Донбасс стекались все, кого на тысячи верст окрест смяла беда, — с кубанских, ставропольских, донских степей, с кавказских предгорий, с великой среднерусской равнины. Шахты обладали способностью завидной — в них горе переплавлялось в гнев. Запали этот заряд гнева, и заклокочет огонь в недрах потаенных — от Ростова до Петербурга слышно. Свою долю ненависти и веры добыл в шахтах и Петр.

Вакула был человеком с замахом, да и мать с сестрой были ему добрыми помощниками.

В ту пору Кубань как на дрожжах подымалась — у золотой земли и пенка золотая. «Русская Америка!» — трубили газеты. Кубань строила заводы. Вакула поставил рядом с отцовской кузней мастерскую — фаэтоны, тачанки, тарантасы на рессорном ходу! А что надо для степного края? Колеса! А потом снял на корню свою мастерскую и перенес на окраину соседнего города. Когда тремя годами позже Петр приехал на Кубань, брат увлекся новой идеей.

— Фаэтон должен быть с мотором, — говорил Вакула, листая петербургские журналы с рекламными объявлениями автомобильных фирм. — «Ауди», «Бенц», «Даймлер», «Ариес», «Дикси», «Крит», — не без удовольствия повторял он названия знаменитых фирм. — Бесшумный ход! Нет дыма, наименьший расход бензина, масла и шин! Первенство мира, гран при!.. «Даймлер»! Просят не смешивать с другими фабриками, именующими себя «Даймлер»… Да разве можно в наше время мастерить брички и фаэтоны, когда есть такое чудо? Вот моя программа, — воодушевленно изрекал Вакула. — Ремонтная мастерская на Черной речке в Питере. Потом ателье для проката. Потом фабричный склад «Ауди» или «Бенца». Потом… Лельку за автомобильного принца выдам! — кивал он на сестру, если та в эту минуту случайно оказывалась в комнате, ей уже исполнилось восемнадцать, и она была хороша красотой степной красавицы — ярко-смуглая, с густым румянцем, с очами жаркой, не успевшей затвердеть смолы.

Петр смотрел на брата, иронически скосив глаза, соображая, какой дерзостью ответить на торжественную тираду.

— «Оружейная торговля „Картушев и компания!“ — вдруг произносил Петр самозабвенно-лихим тоном, заимствованным у Вакулы. — Специальность: ружья, винтовки, штуцера, револьверы, пистолеты всех новейших систем! — Петр видел, как мрачнеет брат. — Оружейный склад „Эдуард Вениг“, дробовые ружья, винтовки, револьверы, автоматические пистолеты, охотничьи припасы! — Азарт поединка увлекал Петра, в голосе были и мятежная ирония и дерзость. — „Маузер“! „Маузер“! „Единственный уполномоченный в России, продажа оружия Российскому правительству, казенным учреждениям, частным войскам, офицерский школам, корпусам и экономическим обществам!“ „Маузер“! „Современное автоматическое скорострельное оружие!..“ — Петр смотрел на брата, и его душил хохот — нет, не уныние сейчас отражалось на лице брата, а откровенная тревога, больше того, панический страх. „Остановись, сатана!.. — вдруг восклицал Вакула. — Дай тебе волю, ты поставишь под дуло и государя императора!..“ Но Петра уже трудно было остановить. „Государя?.. Ну что ж. и государь смертен…“ — неопределенно произносил он, но Вакулы уже не было рядом.

Петр видел, как на исходе дня, когда звонили к вечерне. Вакула с матерью шли в церковь. Большие, в черных, добротной шерсти костюмах, они шли через город, нещедро одаряя нищих мелочью. Петр глядел на них, и гневом закипало сердце. „Ты смотри, Лелька, — говорил он сестре. — В каких тварей обратились!“ А двумя днями позже Вакула призвал брата: „Зависть очи выела — на мою копейку заришься!.. Сестру не мути… А коли дом мой тебе постыл, вот тебе бог, вот и порог…“ Петр только усмехнулся: „Мне тебе завидовать нечего, темный ты человек. Вот дохнет революция еще разок и сожжет тебя вместе с твоими осями…“

Все, кто хотел учиться, нет, не просто грамоте — грамоте революция, ехали в Одессу. На севере был Питер. На юге — Одесса.

В Одессу отправился и Петр.

Человек может прожить до седых волос, оставшись младенцем, но станет мужем, если встретит на жизненном пути учителя… Десяти учителей не бывает, как не бывает десяти матерей. Учитель всегда один, тот самый, которому суждено подарить тебе жизнь.

Ранним вечером на Приморском бульваре появляется человек в мягкой фетровой шляпе. Он идет небыстро и, остановившись, долго смотрит на море. Море загорается на глазах. Вода сизая, почти черная, точно это не вода, а нефть. Глыба огня приближается к нефти, и море дымится густо-красными, лиловыми, алыми дымами. Все видится: огонь подступит сейчас к роковой отметине и море глухо ахнет и взорвется. Море и в самом деле взрывается, но оно немо. Лишь косые линии взрывной волны впечатались в небо и отвердели.

Человек в фетровой шляпе стоит на берегу и смотрит на море. В стеклах пенсне бушует огонь, которым объято море. Человек улыбается. В улыбке, так чудится Петру, нет и теин восхищенного любопытства. „И на кого в наш век действует этот парад красок?“ Кажется, вот сейчас человек поправит пенсне, усмехнется и рассыплет по кирпичной мостовой дробный стук своей трости, точно иронический смешок. Петр знал: в имени человека, под которым тот был известен в городе, скрывалось нечто непроницаемо-таинственное — Фавн. Стострочные фельетоны, подписанные его именем, не разрушали образа человека, а скорее дорисовывали: „Молчаливая дума“, „Человек и его тень“, „Зачем понадобился туман?“. Одно появление Фавна на Приморском вызывало тревожное любопытство. Да и молва, которой окружил человека город, была чем-то схожа с хмуро-внимательными взглядами горожан: „Жестоко премудр, ядовит, скрытен и опасен безмерно“. Петр чувствовал, что город, сам того не желая, одел человека в броню, попробуй прошиби ее. подступись, даже если у тебя в кармане лежит письмо. Да, именно к Фавну было адресовано письмо, с которым Белодед прибыл в Одессу. Впрочем» на конверте стояло иное имя: Воровский.