Дипломаты - [16]

Значит, министерство европейской революции? Да, министерство европейской революции на Дворцовой, шесть, в пяти минутах ходьбы от опочивальни самодержца всероссийского, бок о бок с главным штабом, едва ли не в покоях Ламсдорфа и Сазонова?.. Господи, причудится же такое!

Ничего Репнин не хотел сейчас так, как сберечь этот мир, его стойкость, непреоборимую силу границ — сколько сил отдал он упрочению этого мира. «Мы предполагаем предать гласности тайные договоры». Это он. Николай Репнин, российский дипломат, советник, без пяти минут посланник, а может, и посол, будет предавать гласности тайные договоры?

Но окончен ли тот разговор? Или Репнину предстоит его продолжить? Если Чичерин покинет Англию через две недели, значит, он будет в Питере еще в январе. Репнин сделал усилие, чтобы вызвать в памяти Лондон, порт. Темзу, но увидел серое лондонское небо, сизый сумрак тумана, желтые огни…

Он остановился. Снег шел и шел. Репнин поднял глаза. Прямо на него с глухой стены кирпичного дома мчалось трехглазое чудовище: «Локомотивы. Уполномоченный в России инженер Шарль Жилль».

— Господи… что за наваждение?

Он вернулся поздно. В доме было темно, свет горел только в столовой. Николай Алексеевич прошел к себе, намереваясь час-другой отдать чтению — томик Бисмарка на письменном столе оставался раскрытым. Он уже сел за стол, но, не дотянувшись до настольной лампы, отнял руку.

Свет из столовой проник в кабинет — в дверях стоял Илья.

На память пришла та далекая осень, когда Илья впервые приехал из Черногории — молодой атташе, почти секретарь, он был жизнерадостен и горд собой. Илья стремительно двигался по дому, тоненький, златокудрый, в чудесно сшитом костюме цвета яркого турецкого табака. «Мы великая держава, и нам это надо понять, — сказал он однажды пятнадцатилетнему брату, неожиданно возникнув перед ним. — Без крайней нужды не следует снимать посольские здания в аренду, надо строить свои…» — добавил он и помчался дальше — ему очень хотелось казаться старше, чем он был. А сейчас он стоял в дверях, и тревожные хрипы распирали грудь.

— Ты, что же… бежишь от меня? — спросил Илья.

Казалось, дверь защемила его и не выпускает.

— Садись, брат, — Николай Алексеевич указал взглядом на кресло поодаль.

Наступила пауза, она была прочной — никому не хотелось нарушить ее первым.

И вдруг вспомнились слова Ильи, сказанные накануне: «Ты заметил, чем больше нам с тобой лет, тем разница в годах все меньше. И не только в годах. Вот смотрю в зеркало и думаю: никогда мы не были с тобой так похожи друг на друга, как теперь… с каждым годом все больше». Он не без радости сделал это открытие. Сделал и счастлив — брат. Никто бы этому не обрадовался, а он счастлив — брат, брат…

— Питер уже знает о твоей встрече с Ульяновым, — произнес Илья, и в груди его загудело — верный признак волнения.

— Донесли сподвижники с Университетской набережной? — спросил Николай.

— Свою голову не уберег от позора, пощади мою — она у меня побелее твоей, — сказал Илья.

Николай медленно захлопнул книгу, отодвинул — его кулаки сейчас лежали на столе, неподвижные, намертво сжатые.

— Прости, брат, но, наверно, я понимаю это не хуже тебя, — наконец произнес Николай.

— Хуже, — сказал Илья.

Репнин встал и пошел к двери.

«Цепи — это жалость», — неожиданно вспомнил он слова Анастасии Сергеевны и остановился.

Жалость, жалость, — повторил он.

10

Говорят, Клайд кормит Шотландию. Когда идешь из города в порт, из-за кораблей, что стоят на Клайде, не видно воды.

Петр свернул за угол — порт был внизу.

— Белодед?

Петр обернулся: из-за кроны акации, ярко-желтой и ветхой, вышел человек и захромал к Петру. Он был коренаст и рыжеус.

— Можно и не останавливаться, пойдемте вместе.

Белодед обернулся: ну, усы тот отпустил явно для конспирации, а как нога, на которую он припадал с такой силой? Конспирация или все-таки полицейская отметина? Петр знает, нет страшнее тульских и тверских костоломов — руки у них каменные.

— Я сейчас уйду, — шепнул человек, не останавливаясь. — Запомните, вы поедете не один. Скажу больше: с вами отправится некое лицо.

Он так и сказал: некое. Аккуратный конверт (в такой вкладывают визитную карточку) лег Петру в карман. Белодед ощутил твердую кожу конверта. «Неужели возвращение на родину?» Он почувствовал, как похолодели руки.

А человек уходил; сейчас он хромал больше обычного — под гору идти было труднее. Однако если это конспирация, то неумелая: кто не знает, что хромых, косых и бородатых полиция берет в первую очередь.

Белодед вскрыл письмо уже в порту: все так, как думал Петр, — он едет в Россию! Не было добрее вести, и недаром он ждал ее все эти месяцы… Да и кто из русских людей в Англии не ждал этим летом заветного часа, когда вернется на родину. Но что все-таки значат слова о некоем лице?.. Кто он, этот человек, с которым Петр отправится в Россию? С чего начать сборы и пойти ли к Кире сейчас или собраться с мыслями?

Петр огляделся: он сидел на железной скамье, облитой дождем (дождь прошел только что, студеный, декабрьский). Ветер растолкал облака, набежало солнце. «Нет, нет, все кончить и выехать завтра, все порешить и уехать. А Кира?..» Однако солнце торопится, белесое, неожиданно утратившее и тепло, и яркость, торопится и все-таки не сдвинулось с места. А как же Кира?.. Надо идти к ней…