Я прогуливался по коридору в домашних туфлях и в пижаме, переступая время от времени через груды грязного белья. Гостиница была первой категории, поскольку имела два лифта и один грузовой подъемник (почти всегда сломанные), но в ней отсутствовала кладовая для простынь, наволочек и полотенец, и горничным приходилось сваливать их тут и там в коридорных закоулках. Поздно ночью в этих закоулках появлялся я, и потому горничные меня невзлюбили. Однако чаевые сделали свое дело: я добился молчаливого разрешения прохаживаться, где захочу. Было за полночь. Тихо зазвонил телефон. Не в моем ли номере? Я направился к себе, мягко ступая, но услышал, что кто-то отвечает: это было в двадцать втором номере, рядом с моим. Я собирался повернуть назад, когда голос за дверью двадцать второго номера, женский голос, сказал: «Нет, Аттилио, пока не приходи, в коридоре какой-то человек в пижаме. Ходит взад-вперед. Он может тебя увидеть».
Я услышал невнятное кряканье в трубке. «Откуда я знаю? — спросила она в ответ. — Понятия не имею, кто он такой. Каждый вечер одно и то же: топчется в коридоре, как неприкаянный. Нет, не приходи, прошу тебя. Если будет можно, я сама позвоню». Она с грохотом опустила трубку, я различил шаги в номере. Я поспешно отошел, скользя, словно на коньках. В конце коридора стояла кушетка и высился еще один ворох белья. Послышался звук открываемой двери. Я увидел, что в щелку за мной наблюдает женщина из двадцать второго номера. Я не мог оставаться в глубине коридора и медленно пошел назад. У меня было около десяти секунд — до того, как я пройду мимо двадцать второго. Я молниеносно прикинул несколько возможных решений: 1) вернуться к себе в номер и больше не выходить; 2) то же, но с вариантом, а именно: поставив даму в известность, что я все слышал и намерен оказать ей услугу и покинуть коридор; 3) спросить ее, действительно ли она хочет, чтобы пришел Аттилио, или же я для нее предлог уклониться от нежелательного ночного bullfight[159]; 4) игнорировать телефонный разговор и продолжать прогулку; 5) спросить даму, не думает ли она заменить звонившего ей человека мною с целью, упомянутой в пункте третьем; 6) выяснить, что дама хотела сказать словом «неприкаянный», говоря обо мне; 7)… Седьмое решение не приходило в голову. Впрочем, я уже поравнялся с чуть приоткрытой дверью. Черные глаза, красная кофта поверх шелковой рубашки, короткие вьющиеся волосы. Мгновение — и дверь закрылась. У меня колотилось сердце. Я вошел к себе в номер, и тут же в двадцать втором снова зазвонил телефон. Женщина говорила тихо, я не слышал слов. Я крадучись вернулся в коридор, оттуда что-то удавалось разобрать: «Это невозможно, Аттилио, нет, говорю тебе, это невозможно…» Затем стук опущенной трубки и шаги в направлении двери. Я метнулся в сторону грязного вороха номер два, повторяя про себя решения 2, 3, 5. Щелка снова открылась. Стоять и дальше в коридоре было нельзя. Я подумал: да, я неприкаянный, но откуда она знает об этом? А вдруг, прохаживаясь, я спасаю ее от Аттилио? Или спасаю Аттилио от нее? Я не создан для роли судьи, тем более — судьи чужой жизни. Я пошел обратно, зацепив туфлей наволочку. Щелка стала шире, кудрявая голова высунулась наружу. Я уже был в метре от этой головы. Дрыгнув ногой, я освободился от туфли и застыл перед дверью в положении «смирно».
— Я кончил ходить, синьора, — объявил я чересчур громким голосом, прогремевшим на весь коридор. — Но откуда вы знаете, что я неприкаянный?
— Все мы неприкаянные, — ответила она и захлопнула дверь.
В номере снова зазвонил телефон.
Путешествию, о начале которого я собираюсь рассказать, предшествовала серьезная авария. Я вышел из дома друзей на виа делле Карра, и, пройдя несколько шагов, поймал такси, чтобы доехать до площади Беккарии. На площади Прато из боковой улицы на нас неожиданно вылетел зеленый «шевроле». Если бы водители хоть немного руководствовались здравым смыслом, они бы успели затормозить. Но ни тот, ни другой не сделали этого: каждый приписывал себе пресловутое «право преимущественного проезда». Расстояние между двумя машинами катастрофически сокращалось. «Типичная дурацкая авария», — успел подумать я, зажмурив глаза. Через мгновение, которое показалось мне вечностью, последовал сильнейший удар, и меня подбросило на сидении. Я не сразу понял, что лежу на потолке перевернувшейся машины. Сквозь разбитое окно струился свет, и доносились голоса собравшихся зевак. Два автомедонта
