Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [33]
— да, спасибо, — ответила сестра, — здесь ведь не больница, скорее, дом, у нас всё по-домашнему, как в семье,
вообще люди вкладывают положительный смысл в слово «дом», подумала я, моя голова постепенно вернулась в реальное время, ну вот, я забыла представиться, она — да, а я — нет, но ведь можно и так, без рукопожатий, и раз уж «по-домашнему», хватит и одного имени.
— а я — Анастасия, — представилась я, — у нас с вами необычные имена,
сестра Евдокия улыбнулась, не мы их выбирали, и если бы зависело от нее, никогда бы не взяла себе это имя. Она вошла в мой номер и села на диван, подала мне какие-то бумаги, я должна их заполнить, нужно оформить мою карту, все же здесь санаторий, полагается вести полную документацию, но это просто формальность, важно, как я себя чувствую, нуждаюсь ли в чем-то особенном… она была раздражающе любезна, губы слегка тронуты помадой, как у той женщины, с тюрбаном, но возможно, это их естественный цвет… а сверху лишь наносится блеск — точным движением, не глядя в зеркало… волосы собраны на затылке в пучок, покрытый тонкой сеточкой, глаза серые, сияющие… я выразила свое восхищение всем увиденным здесь… никаких претензий, всё так совершенно, сказала я, напоминает Волшебную гору… в глазах сестры Евдокии, прикованных ко мне, ничто не дрогнуло… и все же — вам действительно ничего не нужно? нет-нет, здесь всё просто идеально.
— вот только ворота скрипят, там, на выходе из парка или на входе, не знаю…
… понятия не имею, зачем я это сказала, явно все еще не совсем отошла от сна, вот и говорю глупости, но она ведь не знала, что выдернула меня из зеленого сна, ее веки дрогнули, дрогнула и сережка в ухе, обещала тотчас же сообщить обслуживающему персоналу, а они всё исправят, всегда всё исправляют… но ее взгляд стал еще более внимательным, почти нежным, она принялась объяснять мне распорядок дня, в сущности, его не было. И чтобы я не подумала, что кто-то будет требовать от меня его выполнения… ведь больше всего для моего восстановления мне нужен отдых, я могу делать всё, что пожелаю… ну, разве что сеанс в бассейне… или грязевые ванны. Разумеется, она мне всё покажет и проводит куда надо… но здесь есть люди, которые не желают мазать себя грязью… в общем, это всё, она закончила, а по поводу всего остального — решит доктор, и встала,
— доктор ждет вас завтра в одиннадцать, ему же отдадите и заполненные формуляры — в сущности, именно за этим она и приходила ко мне,
— благодарю вас, сестра Евдокия,
— мы все здесь к вашим услугам, — выходя, уже на пороге, она приостановилась. — Я не совсем поняла, вы сказали, что все здесь напоминает вам горы… у нас тут нет гор, так, небольшие холмы, они спускаются к морю, правда, берег крутой и похож…
… да, она и правда совсем молодая,
— это всего лишь книга, про санаторий, ассоциация… моя дочь ее перелистывала утром.
Сестра Евдокия, улыбнувшись, вышла, звук ее шагов утонул в очень мягкой дорожке, здесь вообще шаги глохнут, а люди разговаривают друг с другом шепотом, а почему, собственно?.. в конце коридора появилась женщина в тюрбане, вероятно, возвращается с пляжа, на ногах песок… они кивнули друг другу и разошлись…
стерильно,
интересно, буду ли я ощущать ее присутствие…
Я вернулась в номер, человеку всегда не по себе на новом месте, неизвестно, с чего начать и чем заняться… я достала большую тетрадь в твердом переплете, похожую на книгу, только с пустыми белыми листами, я ведь собиралась писать, я сама так сказала, только вот уже много лет я не писала от руки, да и руки у меня, по крайней мере на сегодняшний день, нет, совсем нет. Все же я взяла ручку, настоящую, с пером, наверное, чтобы опереться на что-нибудь. Костыли. Открыла первую страницу, кончиком пера прикоснулась к бумаге до появления точки и начала двигать рукой…
попытка писать левой рукой
буквы появляются одна за другой, очень медленно, кривые закорючки, какие-то кружочки неправильной формы
я закажу обед к себе в номер
Ручка смотрится как-то странно в левой руке, да и пальцев, в сущности, всего четыре, мизинец, хоть он и есть, уже давно, как-то «навсегда», принял нужное положение — нажимать на клавиши — и уже не может разогнуться… а на правой сейчас осталось тоже лишь четыре пальца, мизинца, как говорят, нет совсем, но не могу себе это представить… я как-то никогда не задумывалась — это пальцы следуют за мыслью? или мысль приспосабливается к пальцам? Но, пока не снимут повязку, я этого не пойму, слишком уж много потерь. Утрат. Похоже, и то, о чем я сказала Анне просто так, для успокоения, не сможет произойти… трудно это
как первые шаги
как бережливость
буква за буквой
слова вытесняют реальность
все же надо пойти поужинать
слова лишают реальность реальности
где-то стучит мяч, кто-то играет в мяч
вот и всё
сейчас я могу лишь это
ни на что другое просто нет желания.
… какой-то господин в шортах прошел мимо стола и посмотрел на нее, ее взгляд сместился с прямой линии между ним и баром, где подают напитки, опустился вниз, по диагонали, и остановился на его ногах, волос нет, бреется или просто такой вот, гладкий… мясо в тарелке совсем нежное, мягкое, она смогла вилкой разобрать его на кусочки, один взяла в рот и стала медленно жевать, глядя на огромное панорамное окно-витраж напротив, обращенное к морю, с выходом на террасу… солнца уже нет, но небо все еще светится приглушенным вечерним светом, который вот-вот поглотит море… отделила еще один кусочек мяса, подцепила вилкой маленький грибок, слегка поджаренный, на ножке… а может быть, надо было взять бокал вина, ведь еще не поздно
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».