Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [35]

— сюда, пожалуйста, и направо, я ненавижу врачебные кабинеты, они смущают посетителей, и поэтому мой — совсем другой, он подойдет и врачу, и писателю,

его смех похож на кашель, заметила я, я продолжаю замечать, она не может перестать замечать, вот в ее номере совсем нет картин, а здесь их полно, пять полотен на стенах, но она не смогла рассмотреть их как следует, потому что он быстро провел ее через открытую дверь в кабинет, большая библиотека, перед ней письменный стол — вот только чей? врача? или писателя? Она, например, любит писать лежа… об этом могли бы поведать ее книги, но можно это определить и по другим признакам, если, конечно, их заметить, когда я замечаю подобное, то ощущаю расстояние между миром и собой…

— если здесь вам не очень удобно, то, может быть, там…

— да, там.

В углу низкий столик с двумя креслами, я села, достала из сумочки формуляр и протянула доктору — незаполненный.

— я не могу писать левой рукой, доктор, я правша, сестра Евдокия принесла мне эти бумаги вчера, но я не смогла…

вообще-то, она пыталась, написала даже свое имя:

Анастасия

но получилось ужасно криво, как у ребенка, доктор смутился, покраснел, или ей так показалось, потому что в кабинете было темновато, можно было бы ничего и не заметить, странно, но здесь так сумрачно, несмотря на яркие лучи снаружи, окно маленькое и шторы приспущены, наверное, специально,

— какое недомыслие, боже, какое недомыслие,

вздохнул доктор, но он надеется на ее снисходительность, это всё сестра, разумеется, ведь она разносит формуляры вновь прибывшим, а ведь прекрасно знала о ее проблеме с рукой, могла бы и сообразить,

— но она слишком молода, — продолжал он, — молодые так неделикатны, наверняка даже отдернула свою руку, увидав вашу повязку, а собиралась пожать руку, не так ли? Какая бестактность… Забудьте об этом, это всё формальности, в ваших бумагах из больницы все написано, я сам заполню карту.

Доктор замолчал, она тоже, стало как-то неловко, словно пришла в гости к незнакомому человеку без повода, и им не о чем говорить… а пространство рушится без голосов, время — тоже, остается пустыня, и между людьми возникает неуверенность, чувство тревоги, вообще-то, она могла бы посмотреть его книги, если он будет молчать и дальше, она их посмотрит, а он пусть себе наблюдает за ней, она и сама может наблюдать, и стала рассматривать картину на стене перед ней, натюрморт с цветами, каллы… довольно банально… но, возможно, и не натюрморт, а пейзаж, бледно-зеленый фон, в глубине картины уходящий вдаль горизонт, на столе белая скатерть, масло, в одной тональности, в белом едва уловимо ощущается зеленое — как в моем сне… ваза с каллами на столе, где-то… нет, нигде… снова «я это уже где-то видела», но не из-за зеленого, не из-за сна…

— я знаю, зачем вы здесь, — проговорил он, не скрывая, что совсем откровенно наблюдает за мной, естественно, знает, ему и не надо наблюдать, в моей медицинской карте и так всё написано: тяжелое сотрясение мозга, легкая кома, без серьезных повреждений, отделалась несколькими сломанными ребрами, только вот рука пострадала, но удивительно, что она даже не сломана, просто потеряла мизинец, «потеряла», звучит как-то странно, словно она потеряла его где-то на улице, но о том, что это странно, ничего не написано, это ее собственная констатация, немыслимо — попасть в катастрофу, побывать в коме, пусть и всего несколько часов, и единственное, что ты потеряла, какой-то там маленький палец,

— вы были в коме,

— да, но совсем недолго,

— может, и недолго, но это оказывает воздействие, иногда глубокое…

и другие вещи могут оказывать глубокое воздействие,

— многие вещи оказывает глубокое воздействие, доктор, возможно, и более глубокое, чем какая-то кома,

— не хотите ли чаю, Анастасия?

а тут и вправду любят обращаться друг к другу по имени, звучит по-свойски, но я бы не сказала, что он пытается интимничать, что-то в его интонации мешает так думать, в сущности, он держится достаточно отстраненно… она тоже могла бы так попробовать, но не знает, как его зовут,

— да, спасибо, пахнет приятно тимьяном… хотя нет, липой…

и еще какой-то запах, но она не может точно определить, какой, доктор встал, и теперь он показался ей еще выше, похоже, они одного возраста… и исчез, а она продолжала рассматривать каллы… или что-то, странно тревожащее ее память… но он вернулся очень быстро с подносом, чашки и чайник, блюдце с ломтиками лимона, сахар, тонкий фарфор, серебряные ложечки, такое впечатление, что всё это было приготовлено заранее, и уже нет времени вспомнить что-либо,

— эта картина с каллами…

— а, эта? наследство от бабушки, вы в этом разбираетесь? художник неизвестный, возможно, художница, даже наверняка именно художница, женщины часто рисуют цветы… но довольно ценная. Старомодно, но каллы, в сущности, прекрасны, такие невинные… я вожу ее с собой повсюду, а жил я во многих местах, но уже много лет я здесь… впрочем, я все свои картины вожу с собой…

я слушала рассеянно, что-то мне это напоминает…

возможно, не столь уж невинное.

Доктор налил в чашку чай, и разговор потянулся мучительно, то и дело прерываясь, потому что он спросил, во что именно я врезалась, в дерево, ответила я и добавила, что иногда человеку везет и он не покалечит кого-то еще, я сказала это просто так, чтобы мы снова не погрузились в молчание, но он не подхватил эти слова… и ее поглотил горизонт, утонувший в завораживающей зелени картины… неожиданно он спросил: а почему? ей-то это было совсем очевидно — убивать других никак нельзя, но он пояснил свое «почему»: