Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [107]

Анастасия остановилась перед дверью Ханны. Прислушалась, нет ли какого движения, нет, ничего не слышно, но Ханне просто некуда уйти в этом пустом здании; если она не пошла за другими вниз, то наверняка притаилась в своем «навсегда», и Анастасия постучала в дверь левой рукой, правая только будит опасения, тук и тук-тук, совсем легко, потому что в пустом коридоре, несмотря на мягкую красную дорожку, любое «тук» слышно очень ясно, подхваченное гулким эхом,

— Ханна…

никто не ответил, ни одно движение не смутило покоя коридора, лишь какая-то птица села на выступ подоконника снаружи и издала пронзительный крик, но этот звук не считается, он — в естестве тишины,

— о Ханна…

и снова постучала, на этот раз — правой рукой, но уловила лишь пустой звук в суставах да ногти царапнули по дереву. Ничего. Знакомая тревога проползла от груди к желудку, и Анастасия наклонила голову к дверям, приложив ухо, но лишь на миг… это уже было, зачем повторяться, пережито уже, она услышит только себя,

я услышу только себя,

только себя, ответило эхо, на этот раз у нее внутри, и это возникшее эхо исполнилось подозрениями — где же могла быть Ханна, если не в своем «навсегда», которое она так демонстративно провозглашает, не объясняя при этом, что значит «навсегда», что, черт побери, «навсегда», может быть всё, а может быть, это слово скрывает в своей сердцевине простое ничто, дважды отраженное во времени со своей вечностью … и подозрение растеклось в пространстве коридора, тук-тук, тревога протопала вниз по лестнице, тук-и-тук до границы боли, которую она могла вырвать из полированной поверхности двери, здоровая рука быстро устала, больная всё так же была ни на что не годной… и вдруг она осознала, Ханны нет.

о Ханна,

Анастасия сползла вниз на красную дорожку пола, уперлась спиной в дверь, вытянула ноги вперед и замерла, хаос наконец-то окончательно победил, он перелился через край и потек из глаз, заполнив рот мутной жижей из обрывков слов, которые пытались собрать воедино образ тревоги и расчленить его в возгласе о Ханна… где ты, кто же послушает мою руку? слова хотят убедиться, что вот, всё окончилось, и я тоже должна уезжать отсюда, причем так и не поняв смысла «навсегда» Ханны, это у нее лиловые косы? нет, лиловая помада и косы, Боже, и что он думает? что себе воображает? она слышит крик, но не знает, это крик птицы или тот, другой крик, с пляжа, который говорит о чем-то неясном, непонятном, а ведь любой крик, принесенный ветром, нечленоразделен, как же мне дать ему слова и почему так важно, как он пишется?

что как пишется?

море не важно, сочинительство не важно… а что важно… важно, чтобы место Ханны не было пустым,

вот и всё, ничего другого, пустота бесконечна, пустоту нечем смутить…

О, О, О, О, О, О,

да. Это «О» должно быть написано, вспомнила она, улитка, завернувшаяся в себя, из которой, как кровавый след, тянется

пропадание

изумление

боль

погружение

радость

горе

страдание

распятие

любовь

душа

отсутствие

Отсутствие, о Отсутствие,

слова повторяются, всё те же. Слова всегда повторяются, только имена не повторяются, они неповторимы,

О Ханна… и тогда Ханна появилась. Просто возникла перед ней, она не видела, как та входила с лестницы в стеклянную дверь коридора, не видела, как приближается к ней всё с тем же воротничком из рыжей лисицы, ничего не видела, потому что хаос в душе закрывает глаза и делает их незрячими, она увидела ее прямо перед собой и одновременно с этим почувствовала, как она опускается на пол рядом с нею и берет ее руку, ту, которую она так хотела ей показать, и не просто берет, а гладит ее, это как бальзам, как крем, переливая в нее свои собственные силы, и спрашивает:

— что ты тут делаешь, Анастасия? ради бога, что ты сделала?

Ушам трудно не поверить, им веришь даже больше, чем глазам, а самая сильная вера — рука, и что она делает тут, в самом деле? Ханна оперлась спиной на дверь и тоже вытянула ноги вперед, обняв ее за плечи, ну вот, сейчас она ей скажет всё, всё ей расскажет, только вот совсем не знает, что это «всё», может быть, что-то вроде «навсегда»? она понятия не имеет, и, в сущности, ей нечего сказать, нечего, всё, что можно было бы… так ничтожно… кроме спасибо. Спасибо, что ты здесь. Спасибо, что остановила мои слезы. Спасибо, что погладила мою руку.

— но ведь ты сама мне сказала: если повязка тебе мешает, сними ее, вот, я и сняла.

— ты поэтому плачешь?

— нет, не поэтому.

Она не может сказать, почему плачет, слезы немерены, у них нет формы, текут себе и текут, их источник неясен, а слезные канальцы — резервуар, в который они втекают, чтобы найти себе путь наружу, но этот путь — полное бездорожье.

— я плачу, потому что у меня нет алиби, Ханна, я не знаю, зачем я здесь, я думала, что мое алиби — Анастасия, но сейчас я уже совсем не уверена в этом, потому что мы забыли карту Клавдии на стойке бара, я ее почти не знала, только лиловые косы, нет, лиловая помада и косы, а ночью она вышла, я совсем ясно слышала ее шаги туда-туда-и-туда, только я продолжала спать, ожидая, что она вернется в мой сон, но нет, не вернулась… я совершенно не представляю, что случилось, она пошла к лодке, той самой, что вернулась обратно в темноту, удерживаемая своей тенью, Ада правду сказала, Клавдия наверное хотела уплыть, но не смогла, нет крепче якоря, чем тень, поэтому я плачу, она даже не дождалась, чтобы ей вручили ее карту… нет, нет, я тебе лгу, что мне за дело до Клавдии, кто она мне, всего лишь две косы и лиловая помада, я плачу, потому что упустила мячик Виолы, а она мне его доверила, нет, и это не то… что мне какой-то там мячик? Виола простит… я плачу, потому что не могу расшифровать свою карту… это должно быть… всего лишь одно слово, но неправильное, вот, посмотри, посмотри внимательно,