Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [106]
Слова для правой руки, увидала, что левой она всё еще сжимает марлю, выпустила ее, проследив взглядом, как ветер уносит ее, словно крыло ангела, куда-то назад, за спину. Уже действительно можно было уходить… Толкнула ногой камень, прижимавший карту, он последовал за мячом, вниз по скалам, взяла карту правой рукой… и почувствовала свое полнейшее бессилие, невозможность удержать даже страницы своей melencolia и ладонью прижала карту к груди. Я могу ее выбросить, и она последует за мячом. Сестра Евдокия сказала — сожги, брось ее в море, оно растворит всё… не смогла, у меня от доктора всего лишь один лист, и я его сохраню, потому что…
Но не закончила мысль, не пояснила ее, потому что услышала какой-то шум со стороны пляжа, ветер намотал ей его на голову, обвил вокруг тела, она увидела хаотично бегущие фигуры вдали, и совсем ясно донесся жуткий, пронзительный крик. Он поднимался снизу, ударяясь о скалы, и разносился над морем, блуждая в пейзаже и настигая ее волнами. Анастасия опасно наклонилась над скалой, вглядываясь туда, откуда шел крик, и увидела, как все бегут к фьорду, где отдыхает лодка, которую держит на якоре ее же собственная тень, о Боже, сказала она, вслушалась, и крик постепенно расчленился, членоразделился на буквы и слова, и ветер донес их…
— Клав — ди — я-а-а…
Клавдия.
Кто она, эта Клавдия? Лиловые косы. Нет. Лиловая помада и косы. Да, так. Сестра Лара, вернувшись, сказала, что Клавдии в номере нет, но вещи на месте, без вещей человек не уйдет, она так сказала. А потом все забыли о Клавдии. Ее карта осталась отдыхать на стойке бара, сестра Евдокия не взяла ее, забыла… Сестра Евдокия ничего не забывает. Этого не может быть. В сущности, ее это не интересует, у нее свое волнение, ее собственное — рука. Но поскольку его нет, чтобы решать, Клавдия решила… к чертям, неужели именно сейчас… я должна думать об этом?
Анастасия повернулась спиной к людям внизу и направилась к калитке в ограде. Пошла по заброшенной дороге и на ходу еще раз подумала, а не спуститься ли ей всё же на пляж, по безопасной дороге, присоединиться… к чему? к чему присоединиться, никакого смысла, просто ее нашли, и пошла дальше к ограде. Вошла на территорию санатория, хлопнув металлической дверцей, замок в кольце звякнул. Поздно… и оставила калитку как есть — незапертой. Она пошла по аллее к входу в санаторий, совсем ясно различая свои шаги в похрустывании булыжника, шаги возвращались обратно, носками к зданию и пятками к морю, туда, сюда, щебенка скрипит иначе. Без вещей человеку не уйти, даже туфли ее оказались на месте, сказала сестра Лара, наверное, ушла во вьетнамках. Но это совсем не обязательно. Бывают и босоногие, подумала Анастасия, уставившись на собственную обувь и собственные ноги. Может быть холодно, острые грани щебенки чувствуются сквозь подошвы, может быть и ветер, и дождь, это могла быть ночь, в которой мрак неразличимо слил небо и море, всё и по-всякому может быть, но есть некоторые, они ходят босиком, и они были всегда. Сняли обувь и пошли, святая Тереза — из них. Босоногих. Она могла уведомить сестру Лару, еще когда та сказала ушла во вьетнамках, могла рассказать, и не только ей, внести сомнение… да и сейчас всё еще не поздно, это могло бы кому-нибудь помочь, ведь все так растеряны с этими картами в руках и возникшей вдруг необходимостью принимать решение, но какое решение, в сущности? никто не знает, они по-прежнему не знают, и она не знает, незнание — время для рассказов… слова для правой руки… но кому это интересно, кому это нужно, да и очень давно она не вспоминала о Терезе, и почему уже давно никто не спрашивает ее — а вы как оказались здесь? оправдываться нет смысла,
просто я здесь
Анастасия вошла в здание, но никого не встретила. Даже господина Дени не было за стойкой в холле, лишь где-то в подвале хлопнула дверь, наверное, от сквозняка…
В сущности, мне некому рассказывать, я просто здесь, и алиби нет, повторило эхо в ней, и она пошла по лестнице наверх, единственное, что имело смысл — показать свою руку, важны лишь отдельные маленькие дела, отдельные слова, сказать Ханне — посмотри, какая она белая, как потрескалась кожа, ссохшаяся, словно и не моя, отделилась от меня, но я буду умащивать ее мазями, поить соками, смотри, какая она маленькая, как будто умерла, а ее косточки усохли,
и она прошла первый этаж с зеленой дорожкой,
… я буду делать ей массаж, сжимать и расслаблять ее, я спасу ее от бессилия, чтобы она держала карандаш, взгляни на эти три пальца, они сгибаются и разгибаются, а их суставы скрипят, как ржавые петли,
и желтая дорожка прошла перед ее глазами, посмотри на мизинец — его нет, а потом она расскажет ей и то, чего нельзя увидеть и нельзя показать, но можно рассказать, потому что отсутствие, по сути, заполнено, и мизинец вообще не потерял своей способности сгибаться и разгибаться, и можно даже подумать, что его возможности неограниченны… она расскажет ей… вон уже и ее дверь… и зачем только постелили здесь эту несносную красную дорожку, чтобы колола в глаза и разводила по комнатам, идешь как будто по кровавым следам перед тобой, оставляя за собой такие же кровавые следы, нет, хорошо всё-таки, что крови не было, наверное, кровь последовала за мизинцем и вытекла в кювет, на марле ни капли, я собственными глазами видела, взгляни и ты, Ханна, в сущности, рука совсем чистая, а я ее даже не помыла…
