Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [104]
— я ее не возьму, сестра Евдокия, она мне не нужна, — сказала Ханна,
— вы ошибаетесь, Ханна, куда бы вы ни поехали… — стала отвечать сестра Евдокия, но Ханна прервала ее,
— я никуда не поеду, сестра Евдокия,
— но поймите, мы с сестрой Ларой не можем взять на себя такую ответственность…
— я и не хочу, чтобы вы брали на себя ответственность, я под свою собственную ответственность отказываюсь брать свою карту,
сестра Евдокия явно растерялась, ее глаза опустились вниз и голос дрожал, когда она произнесла,
— в конце концов… вы можете ее выбросить, сжечь… вон море, оно такое большое, оно растворит вашу карту… и ничегошеньки не останется…
— вы не понимаете, сестра Евдокия, я отказываюсь ее брать, это не технический вопрос,
— вы даже не хотите ее посмотреть?
— нет, мне всё равно, я останусь здесь навсегда.
— но вы же знаете, только доктор решает это,
— да, но его нет, чтобы решить.
… его нет, некому решать.
Анастасия повторила это вслух, но на этот раз совсем не удивилась своему голосу, он показался ей вполне к месту, и убрала руку с глаз. Солнце на миг ослепило ее, и горизонт утонул в искрящемся мраке, но потом пейзаж вернулся на свое место, и она увидела, что ее тень отодвинулась на целую пядь от нее и без малейшего сомнения передвигается от раньше-сейчас-и-что-будет медленно, ряд за рядом, увязывая процесс припоминания до одного мгновения, которое она могла бы назвать решающим, а почему решающим? И так панорама прояснилась и вернула свою глубину, даже без ответа: решительный, потому что его нет, чтобы решать. Вот откуда появилось это слово, линия самой прямой связи, производящей из слов слова, корень размножается и пускает побеги, обрастает, а потом по кружному пути спирали добирается куда только возможно, до «нет» и до «да», до о, неразрешимо и через заколдованный круг останавливается в разочаровании, как в черной колее, из которой не выбраться, да, но Ханна решила: сказала и отошла, просто вернулась на свое место,
О Ханна,
может быть, Ханна могла бы сказать ей и объяснить, может быть, нужно сейчас же ее найти, она ее найдет, но в этот момент в тишине наступило изменение.
Туп.
Туп-туп-туп… услышала она за спиной, ее слух пришел в смятение и прервал мысли, это Виола, она тоже нашла этот выход…
обернувшись назад, она увидела ее точно в тот миг, когда она оторвалась от калитки, подбежала к ней и неожиданно кинула ей мячик на грудь,
— посторожите мой мячик, ладно? я хочу спуститься вниз…
сказала и не стала дожидаться ответа, не оставив ей время для выбора,
— здесь нельзя спускаться, Виола, это опасно,
— а я — как козочка, — ответила Виола, и ее голова скрылась за скалой, Анастасия прижала мяч повязкой к груди и поднялась посмотреть, что там внизу, за скалой, ее внимание было приковано к пропасти, пока она не увидела, что девушка легко соскочила с последнего камня на мягкий ковер песка. Тревога отшумела, и ее мысли, чуть более рассеянные, вернулись в прежнее русло, глаза снова измерили длину тени, которую отбрасывало ее выпрямившееся тело, наверное, уже подошло и ушло обычное время обеда, но гонг никого не созывал, а может быть, уже и не будет гонга? Тихо. Только со стороны моря ветер порывами доносил до ее ушей далекие обрывки голосов с пляжа, чем сильнее ветер, тем отчетливее голоса, ну вот, сейчас все решают, а что они там решают? и решают ли? она засмотрелась на миниатюрные фигурки людей, группами собиравшиеся внизу, к ним только что присоединилась Виола, да, все пошли на берег, после того как сестра Евдокия сказала — идите, и пусть каждый решает за себя. Она не может их различить с такого расстояния и опознать тела вместе с их именами, ну, может быть, только розовую кофточку мисс Веры, Бони, а там, похоже, медные волосы Деборы… и Линда с белой косынкой, повязанной вокруг головы … Ханне там делать нечего, ей нечего решать, и Ады там нет, она бы узнала волосы цвета воронова крыла, но ее решения мгновенны и категоричны, она захлопывает за собой дверь и отправляется рисовать руку ангела… когда-нибудь она нарисует и мою руку, она не ангельская, но всё же раненая, чтобы я прозрела какое-то свое неясное будущее… Звуки с пляжа то настигали ее, то отдалялись, она почувствовала, что уже нет сил самой что-то решать, сжимать свою карту в руке, чтобы ее не унесло ветром, а тут еще этот мяч, который подпирает грудь, куда мне деть этот мяч, я могу вернуться к себе, а потом его ей вернуть, и в своем воображении снова увидела Ханну, которая дает ей ответ на то, на что нет ответа. Посмотрела назад, на настежь открытую калитку и снова вспомнила ночные шаги, вперед-вперед-вперед и затухание… когда она будет уходить, то закроет калитку, решила она, ну вот — хотя бы одно решение принято, щелкнет замком, который висит на кольце, чтобы никто не мог пройти через нее, если это, конечно, не коза… в сущности, все решения, как правило, какие-то мелкие. В этот момент порыв ветра пробежал по тоненькой книжице, которую она сжимала в руке, сначала согнул, а потом раскрыл три невзрачных листка и прошелся по ним, он их унесет, унесет мою melencolia, и меня унесет…
Роман охватывает четвертьвековой (1990-2015) формат бытия репатрианта из России на святой обетованной земле и прослеживает тернистый путь его интеграции в израильское общество.
Сборник стихотворений и малой прозы «Вдохновение» – ежемесячное издание, выходящее в 2017 году.«Вдохновение» объединяет прозаиков и поэтов со всей России и стран ближнего зарубежья. Любовная и философская лирика, фэнтези и автобиографические рассказы, поэмы и байки – таков примерный и далеко не полный список жанров, представленных на страницах этих книг.Во второй выпуск вошли произведения 19 авторов, каждый из которых оригинален и по-своему интересен, и всех их объединяет вдохновение.
Какова роль Веры для человека и человечества? Какова роль Памяти? В Российском государстве всегда остро стоял этот вопрос. Не просто так люди выбирают пути добродетели и смирения – ведь что-то нужно положить на чашу весов, по которым будут судить весь род людской. Государство и сильные его всегда должны помнить, что мир держится на плечах обычных людей, и пока жива Память, пока живо Добро – не сломить нас.
Какие бы великие или маленькие дела не планировал в своей жизни человек, какие бы свершения ни осуществлял под действием желаний или долгов, в конечном итоге он рано или поздно обнаруживает как легко и просто корректирует ВСЁ неумолимое ВРЕМЯ. Оно, как одно из основных понятий философии и физики, является мерой длительности существования всего живого на земле и неживого тоже. Его необратимое течение, только в одном направлении, из прошлого, через настоящее в будущее, бывает таким медленным, когда ты в ожидании каких-то событий, или наоборот стремительно текущим, когда твой день спрессован делами и каждая секунда на счету.
Коллектив газеты, обречённой на закрытие, получает предложение – переехать в неведомый город, расположенный на севере, в кратере, чтобы продолжать работу там. Очень скоро журналисты понимают, что обрели значительно больше, чем ожидали – они получили возможность уйти. От мёртвых смыслов. От привычных действий. От навязанной и ненастоящей жизни. Потому что наступает осень, и звёздный свет серебрист, и кто-то должен развести костёр в заброшенном маяке… Нет однозначных ответов, но выход есть для каждого. Неслучайно жанр книги определен как «повесть для тех, кто совершает путь».
Секреты успеха и выживания сегодня такие же, как две с половиной тысячи лет назад.Китай. 482 год до нашей эры. Шел к концу период «Весны и Осени» – время кровавых междоусобиц, заговоров и ожесточенной борьбы за власть. Князь Гоу Жиан провел в плену три года и вернулся домой с жаждой мщения. Вскоре план его изощренной мести начал воплощаться весьма необычным способом…2004 год. Российский бизнесмен Данил Залесный отправляется в Китай для заключения важной сделки. Однако все пошло не так, как планировалось. Переговоры раз за разом срываются, что приводит Данила к смутным догадкам о внутреннем заговоре.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.