Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [103]
Элин-Жоржетта-Зарин,
Зара-Зарин, какая близняшная случайность, а потом появятся Слав и Слава, но они и телами своими близнецы, и только буква «а» различает зеркально отражающиеся друг в друге имена,
серия прошла, но потом произошла заминка,
Клавдия-Линда-Мэтью-Мария-Ран,
пятеро, у серий тоже должен быть свой ритм, подумала Анастасия, попытавшись его уловить, но не смогла, да и со своих мест поднялись лишь четверо, словно в подтверждение того, что в ритме есть какая-то ошибка и симметрия нарушена. Линда, Мэтью и еще одна дама направились к сестре Евдокии с одной стороны столовой, это Мария, Бони снимал ее в шляпке, а почему бы и нет? тело может быть и снимком, голограммой своего имени, и Ран в клетчатой рубашке присоединился к ней от последнего стола в глубине зала. Линда первая встала перед сестрой Евдокией, ее грудь колыхнулась, Мэтью — за ней, потом Мария и Ран… а где же Клавдия?
— где Клавдия?
спросила сестра Евдокия,
это какая же Клавдия? прислушалась Анастасия, а потом спросила вслух — какая Клавдия? Ханна кивнула на стол в первой линии между баром и дверями, именно там раньше стоял ее стол, и может быть, он и продолжает быть моим столом, но сейчас там сидели двое, они только что получили свои карты, но они не Клавдия, Клавдии нет, сестра Евдокия тоже посмотрела в ту сторону,
— а где Клавдия? почему вы не сказали, что ее нет?
Эммануил и Елисавета издали пожали плечами, они-то сами были за столом, так с какой стати им отвечать за Клавдию, кто она им — всего лишь сотрапезница, с которой можно обсуждать еду, десерты, вино, а наверное — и погоду, если вовсе не желаешь углубляться в разговор? Анастасии смутно вспомнились две косы, губы с бледно-лиловой помадой, а сестра Лара, подтолкнув к сестре Евдокии последние карты, вышла из бара с недовольным видом, пошла за ней, подумали все, пошла ее звать, подумала и Анастасия, испытав некоторое удовлетворение от того, что вот кто-то всё же не подчинился. Клавдия, наверное, осталась в постели или в шезлонге на террасе, вся в обильных солнечных лучах, выпила свой кофе, пренебрегла тревогой, справилась с неизвестностью, причем сделала это так сильно и решительно, что Анастасии захотелось познакомиться с ней лично и спросить ее, Клавдия, как это случилось, что вас позвали в неурочное время, причем звали горничные, лично, даже без гонга, и как же это случилось, что вы не отозвались? Но в этот момент выкликнули имена Слава и Славы, не смешавшихся с другими именами, сестра Евдокия позвала их отдельно, как в одном коконе, из-за неделимости их общего близняшного сплава, и какой дурак крестил их так тавтологично, словно мало ему было тавтологии плоти, отвратительно жирной, по-женски и по-мужски… но она быстро ушла от этих мыслей, даже не заинтересовавшись толщиной их карт, потому что на них список закончился и осталась только Ханна, последняя, совсем одна, все имена закончились, а ее повисло в одиночестве. Завершился и этот час в жизни каждого, после того как часы в холле отсчитали одиннадцать ударов, всего один час прошел, всего один час был нужен, чтобы всех нас выписали… нет, это неточно… лишь отпустили… — а Клавдии всё еще нет,
имя Ханны прозвучало
Ханна,
произнесла сестра Евдокия и тут же повторила — Ханна, словно удвоив его,
… больше никого, если, конечно, не считать Клавдии, — но кто там еще помнил о ней.
Ханна осталась сидеть, как будто не слышала, хотя ее имя произнесли дважды, она даже оперлась подбородком на руку, чтобы тело приобрело дополнительную точку опоры, устойчивость, из которой нет нужды выходить, все взгляды были обращены к ней.
— Ханна?
в третий раз произнесла сестра Евдокия, и ее голос вопросительно повис в воздухе, но Анастасия не удивилась, она всё поняла, хотя никак не смогла бы объяснить, что именно она поняла, но неожиданно вмешалась Ада,
— тебе нечего решать, Ханна, вопрос совершенно технический.
Ханна вздрогнула и шевельнулась. Ее рука опустилась вниз, и тело потеряло дополнительную опору, она поднялась со своего места, медленно-медленно выпрямилась, ее стул заскрипел, отодвинутый назад, и поехал по паркету, а Ханна направилась к сестре Евдокии, сопровождаемая взглядами тех, кто по достоинству оценил ее желтый свитер с теплым воротничком из рыжей лисицы вокруг шеи, ведь солнце, хоть и сильно светит, не греет, его тепло поглощает осеннее трепетание воздуха, а может быть, они оценили что-то другое в этом кратком пути Ханны к сестре Евдокии.
Ханна остановилась там же, где стояли другие. Движением, отработанным более тридцати раз, сестра Евдокия протянула ей карту — среднюю, не очень тонкую и не слишком толстую, что есть — то есть, подумала Анастасия и почувствовала жгучее желание заглянуть внутрь, посмотреть, как описана Ханна в ее никому не известной болезни, совсем мимолетное желание, неожиданно и внезапно растворившееся и перешедшее в озабоченность после слов Ханны:
