Диктатура пролетариата - [31]

В том, что эта особенность являлась неприглядной стороной российской жизни, у европейца не может быть и тени сомнения. Разумеется, законы и юридические постановления – явления очень тонкие, и любое сознательное общество оставляет за властью оправданное право отклониться от них в тех случаях, где формализм был бы неприемлем. Но в России во многих сферах жизни исключения имеют чересчур хамелеонский вид. Неуважение к закону быстро вылилось в недостаточное чувство долга. Хорошим связям нашли дурное применение: наименее нравственных стражей порядка можно было разным образом купить. Даже если не принимать во внимание суровые злоупотребления, родственные и дружеские связи вкупе с непочитанием ценности закона вели к фаворитизму и нечестности с одной стороны и, как следствие, несправедливости и ожесточению с другой.

Тем не менее никто из наблюдавших за русской жизнью в течение последних десятилетий перед революцией не имел сомнений в том, что ситуация быстро улучшалась, приближаясь к уровню средней цивилизованной страны. В крупных сферах административной власти и жизни общества произвол был побежден. Буржуазная Россия в скорейшем времени должна была достигнуть вышеупомянутого уровня, осознав, что благо страны и отдельного ее жителя неразделимы.

Как же обстоят дела в современной России?

Никогда за свою печальную историю, даже в самые темные времена средневекового абсолютизма, русский народ еще не был так беззащитен перед беззаконием, так зависим от личных желаний, прихотей и произвола любого чиновника, облеченного хоть самой малой властью. Большевики не просто вернулись к полицейскому государству, чьи «административные постановления» дадут фору царскому режиму и чья эффективность возросла благодаря работе коммунистических шпионов и осведомителей, но и сам народ теперь категорически зависит от личного одобрения и рекомендаций членов коммунистической секты в ряде важнейших каждодневных вопросов, таких, как поступление в образовательные учреждения.

Плохо отлаженная работа административного механизма, спровоцированная еще более серьезным, чем раньше, отсутствием образования, знаний и опыта у занимающих руководящие посты сотрудников, а также крайне слабая связь между центральным управлением и местными конторами, делают власть местных бюрократов и большевистских сатрапов безграничной. Внимание сразу привлекает тот факт, что законные постановления и принципы управления, принятые в областных центрах, вовсе не обязательно действуют по всему государству. Все зависит от того, в практике ли местных властей следовать законам и предписаниям. Но в общей смуте, в хаосе безоглядного составления все новых проектов, в отчаянном стремлении к экспериментированию, множащем неразбериху реформистских идей, в центральных районах решение повседневных вопросов, как больших так и малых, все меньше зависит от законов и правил, которые, возможно, еще не кодифицированы и даже не подготовлены, и больше опирается на личный произвол – иногда маленькой партийной ячейки, иногда и самого влиятельного партийного олигарха.

Этот близкий к диктатуре режим, столь мало отвечающий нашим общественным понятиям, и, конечно, со временем явящий свою невозможность, в данных условиях не кажется абсолютным злом. Знающий техническую сторону дела или просто деятельный и волевой человек может, оказавшись на правильном месте, использовать свое независимое положение для общего блага, чтобы время от времени быстро и качественно наводить порядок среди этой косной распущенности, пока она не прекратится. Мы также видим проявления добрых черт в отношениях между людьми. Не принимая во внимание некоторых отдельных лиц, русские коммунисты, как и большинство населения, обладают здоровой, естественной человечностью, и поэтому могут отступить от теории, столкнувшись не с абстрактным классом, а с конкретным человеком. Они, как и, наверное, большинство русских, являются тем самым противоположностью известной героине Достоевского госпоже Хохлаковой[62], которая страдает от истеричной любви к человечеству, но эта любовь сильна только на расстоянии – к отдельно взятым людям Хохлакова испытывает отвращение. В повседневной жизни многие коммунисты отступают от своего немилосердного учения, фантазерских доктрин и жестокой классовой ненависти, когда на кону благополучие отдельного человека. Среди коммунистов есть и такие, кто особенно любим и почитаем окружающими за доброту и благородство по отношению к инакомыслящим. Это выражается в заявлении народа, что, мол, «он / она коммунист, но человек хороший», или чаще, что «нет, он / она не коммунист». Большинство главных большевиков, таких как Ленин и Луначарский, принадлежат к тем интеллектуальным кругам, которые составили новый высший класс; личное знакомство и расположение власть предержащих спасло многих интеллигентов, чьи опасные «буржуазные инстинкты» подверглись бы при другом стечении обстоятельств гонениям и истреблению. Я встретил многих старых знакомых, живущих среди всеобщей нищеты в очень достойных условиях только потому, что один из «великих» удостоил их своей милости.