Дигитальное перо - [53]

Но из этого видно, что преодолев столько световых лет, уже не говоря об усилиях на это положенных, вопрос о нашей целесообразности здесь остаётся открытым. Этому миру мы ничего нового не принесли, а то, что здесь мораль и этика, оставшись в некоторой изоляции, начали своё собственное развитие, тоже не новость. Все люди всегда разные, и на Земле, и ещё где-то на освоенных планетах. Мораль и так далее – это вообще дела наши, людские, Синее это триста лет было всё равно и ещё до нас столько же, если не говорить ещё более глобально. Мы хоть планетам научились не наносить ущерб, и то ладно. Но суть от этого не меняется, раз даже до сих пор нам самим непонятно: экспансия это была или освоение? Убеждения историков на поверку оказались разные, не смотря на время высоких технологий и тотального документирования. Сам я так и не разобрался. Помнится, в конце собственного исследования я был безрезультатно уставшим, таким как сейчас.

Это хорошо, что не надо в это утро торопиться на работу. Туда всё равно придётся пойти, отгул в выходной брать, вообще, как-то странно. Но даже не в этом дело. Я должен знать, что там происходит, и если я хоть немного ценю своё начальство, то обязан явиться и всё объяснить. А начальство своё я ценил. И знал, что почти все сегодня в Парнасе.

Карманник же всё время извещал, что Бертыч и Градский завалили меня сообщениями. Чем они занимались, не было понятно, но они оба хотели встретиться. Они должны были составить мнение об Эдисоне. Я не мог сконцентрироваться на том, что их послания тоже важны. Ничего не казалось важным. Я себя поймал на мысли, что не понимаю какими словами им объяснить, что я делаю в больнице. Но о том, что произошло, они всё равно должны узнать.

Ещё несколько долгих минут я провёл, не отводя взгляда от пола. От неспособности связать воедино всё происходящее на меня нашло затмение. От этих минут осталось лишь воспоминание, что я сидел, и то только потому, что подошедшая медсестра потрясла меня осторожно за плечо, и я очнулся в этой позе. Я не помню этих минут, не помню их количество. Я только знаю, что они стёрты и то о чём я думал, если думал, в течении них, никто и никогда не узнает, даже я.

– Что вы хотели? – едва слышно спросил я, через секунду до меня дошло, что видимо есть новости, но заботливая работница медперсонала опередила меня.

– Ваш знакомый переведён в интенсивную терапию, но врач будет говорить только с родными, – сказала она, – Врач тоже сразу не придёт, его придётся ждать, если вы намерены остаться.

Вежливым знаком, бессловно я попросил её прерваться, и мы с ней отошли в сторону. Она ещё немного рассказала то, что могла в условиях врачебной тайны. Но Грин был жив, это оставалось главным. Я сказал медсестре, что всё понимаю, и она вернулась к себе на пост, а я подошёл к диванчику и присел на корточки перед лицом Энжелы. Она всё ещё спала, но спала уже с ровным дыханием, было видно, что она расслаблена, что сон стал глубоким и шёл на пользу. Не сказать ей новости было никак нельзя, а значит придётся будить. Жаль портить такой сон, но делать было нечего.

Я потрогал её осторожно за плечо, но руку не отпустил, чтобы на всякий случай помешать ей резко встать. Когда взгляд её обрёл ясность, я, опережая возвращающийся испуг, сказал ей, что новости есть и что они хорошие на этот момент, так что будем, как и прежде, надеяться на лучшее. Она выслушала всё это, не перебивая с сонным лицом приподнявшись, потом села и немного помассировала себе лицо ладонями. Я тоже сел на диван.

– Мне нужно ехать, – сказал я, – это всё надо закончить.

Она посмотрела на меня внимательно и даже пристально, что-то там она читала на моём лице. Что-то ещё решала или, может, хотела сказать. Я тоже ей хотел задать один вопрос, но не хотел прерывать её не озвученных мыслей. В конце концов, взгляд её сделался чуть мягче, что-то видимо для себя она определила.

– Я вернусь сюда, как закончу, – но это было не всё, что я хотел сказать, – ты останешься здесь ещё?

Это было то, что я хотел спросить, и спросить это было сложнее всего. Я видел, что натворил, видел, как разбились две жизни. Собрать и склеить всё обратно совершенно невозможно. Я боялся, что она начнёт меня ненавидеть, что было вполне оправдано, но знать мне ответ было необходимо. И даже если бы она не удостоила меня ответом, я должен был задать этот вопрос. Она ответила, что ещё останется. Она не отвергла просьбу сообщить мне о новостях, если будут. Я бы очень хотел отвести её домой, хотел бы, чтобы она выспалась, хотел бы помочь хоть чем-то, но мог лишь только не мешать её желаниям, какими бы они не были. Я был очень виноват перед ней. И мог бы быть виноватым ещё перед многими. Мне нельзя было сейчас её оставлять, но здесь я был уже бесполезен и может даже не нужен, и даже неуместен. Но уйти так просто из-за необходимости не хватало духу. Я представил в своих руках лук, вместо мишени себя и всадил стрелу прямо себе в сердце.

– Я ещё вернусь, ты мне веришь? – спросил я.

– Верю, – ответила она.

Через несколько минут я оказался на улице, там был день. Было светло, в больнице этого не чувствовалось. Медленно падал хлопьями снег, он быстро таял на протянутой ладони, было не холодно. Я очень глубоко вдохнул мокрый воздух и, когда выдохнул, мне показалось, что из меня что-то безвозвратно ушло.