Дигенис Акрит - [26]

Вдвоем напали, не стыдясь, забыв, как похвалялись.

Чтоб нападенье отразить, из рук у Филопаппа

Не медля щит я выхватил и выбежал навстречу.

Горячий завязался бой, была упорной битва:

235 Киннам кружился около, хотел зайти за спину,

Иоаннакис наносил мгновенные удары,

И воинов испытанных увидел я в обоих.

Но силой превзойти меня врагам не удавалось,

И стоило лишь грозно мне дубинкой замахнуться,

240 Как прочь бежали от меня, от льва спасаясь словно,

Подобно овцам, издали смотрели боязливо

И вновь, как лающие псы, накидывались оба.

Немало длилось времени тяжелое сраженье,

И знала это девушка, хоть и была далеко,

245 Нарочно стала так она, чтоб я ее увидел,

И вот, когда вокруг меня, как псы, враги ярились,

Воскликнула любимая, приободрить желая:

«Смелее будь, мой дорогой!» — И вновь обрел я силу,

Иоаннакису удар нанес неотразимый —

250 Ударил в руку правую, немного выше локтя,

Переломал я кость ему, рука повисла сразу,

Меча не мог он удержать, на землю его бросил,

С коня спустился кое-как и, отступив немного,

С трудом оперся о скалу, страдая нестерпимо.

255 Тогда Киннам решил один отвагой отличиться,

То поднимал, то опускал коня он под собою,

И чудилось несчастному, что льва он испугает.

Но вот лишь грозно на меня с конем он устремился,

Как по загривку[400] скакуна ударил я дубинкой,

260 Да так, что у животного от моего удара

Вся морда кровью залилась, свалился конь на землю

И за собою всадника увлек в своем паденье.

От страха задрожал Киннам, и овладел им ужас,—

Подумал, что упавшего я -захочу ударить,

265 Но обратился я к нему: «Киннам, зачем дрожишь ты?

Не стану бить лежачего, позориться не стану,

Но если хочешь — поднимись, возьми оружье в руки,

И встретимся лицом к лицу, как подобает храбрым,

А добивать упавшего способны только трусы».

270 И знаками тогда Киннам явил свою покорность,

Ведь онемел от страха он, не мог сказать ни слова.

Оставил побежденного, назад я обернулся

И Филопаппа увидал,— пришел старик в сознанье

И, головой пошевелив, сказал слова такие:

275 «Во имя бога[401] самого, творца земли и неба,

Что бесконечной милостью тебя украсил дивно,

Оставь войну жестокую, да будет мир меж нами!

И если пожелаешь ты, служить тебе мы станем

И все приказы исполнять твои без промедленья».

280 Услышал дружескую речь и ощутил я жалость —

Легко ведь успокоить гнев покорными словами —

И улыбнулся старику, сказал ему шутливо:

«Ну что, проснулся, Филопапп, о сне своем толкуешь?

Уж если ты на склоне лет раскаяться задумал,

285 Вставай и забирай друзей, иди своей дорогой.

Глаза твои — свидетели свершившихся событий,

А если ищешь свой отряд, то зря усилья тратишь.

Не домогаюсь власти я, стремлюсь к уединенью —

Один ведь у родителей на свет я появился;

290 А ваше дело — властвовать и помогать друг другу,

Насколько хватит сил у вас, и совершать набеги.

Когда ж опять[402] захочется скрестить со мной оружье,

То набирайте заново таких вы апелатов,

Чтоб ни один меня не знал, не испытал в сраженье —

295 От тех, кто знают обо мне, поддержки не дождетесь».

Обрадовался Филопапп, услышав, что свободен,

И спутникам своим сказал об их освобожденье;

А те уж не надеялись, что сохраню им жизни,

Но души видели свои в преддверье страшной смерти.

300 И словно снова обретя утраченные души,

С великой благодарностью уста они раскрыли,

Сказали: «Как ни славен ты, дела твои — славнее,

И всех люден ты превзошел великим состраданьем,—

Ведь не сравнится ни один с тобою в милосердье,

305 Пусть по достоинству тебя вознаградит всевышний

Великой милостью своей и даст тебе с супругой

Прожить в великой радости бесчисленные годы!»

И вновь любимую свою я заключил в объятья,

Поодаль мы уселись с ней под деревом тенистым,—

310 Ведь солнце полпути уже прошло по небосводу.

А между тем опять втроем собрались апелаты

И в изумленье говорить друг другу стали двое,

Невозмужавшие еще и телом и рассудком:

«Поистине, чудесное нам зрелище предстало:

315 Соперник безоружен был, с одной дубинкой, пеший,

А мы вооружением владели превосходным;

Бежали тысячи от нас, и города мы брали,

И вот он наголову всех разбил нас, как младенцев,

Наполнил страхом, трепетом, жестоко опозорил.

320 То, верно, дух, живущий здесь[403], иль чародей могучий,—

Ведь не разят его мечи, не трогает оружье,

И словно дикой яростью его дубинка дышит.

Коль был бы человеком он, как все, обыкновенным,

То тело бы имел с душой и смерти бы страшился,

325 Не становился бы под меч, словно бесплотный призрак.

Нет, видно по всему: то — дух, живущий в этом месте,

И лишь в воображении вступил он с нами в битву,—

Ведь несравненную его красу мы увидали,

И та краса сиянием лучи затмила солнца,

330 Казалось, будто ожило[404] пред нами изваянье».

И меж собой вели они бессмысленные речи,

Когда промолвил Филопапп им старческое слово:

«Напрасно повторяете вы, дети, небылицы,

Чтоб неудачи объяснить и души успокоить.

335 Не духа — мужа я видал, достойнейшего мужа,

Ведь щедро наделил Христос его дарами всеми:

Красою, мужеством, умом и смелостью великой,

Да быстроту безмерную к дарам своим прибавил.

А нам троим одно теперь осталось утешенье,

340 Что не было свидетелей, никто не видел боя.

Отвагой возвеличено гремело наше имя,