Дидро и цивилизация России - [69]

Второй момент, который роднит русского автора с Дидро, – это мысль о коренных недостатках западноевропейского, в частности французского, общества[613], которое не заслуживает подражания со стороны «молодой» русской нации. Однако если у Дидро эта мысль не исключала единства пути цивилизации, то у Нарышкина она доходит до полного осуждения базовых принципов западноевропейской цивилизации. На этой общей основе у Дидро и Нарышкина формировалось весьма сдержанное отношение к Петру I и его методам «цивилизации». Наконец, обоих авторов объединяло отрицательное отношение к Петербургу, которое вылилось в «Мыслях о России» в восхваление Москвы как национального центра России[614].

Именно то, что отличало политику Екатерины II от политики Петра I, вселяло надежду в Дидро и вызывало самые восторженные похвалы Нарышкина:

Весь мир свидетельствует о возвышенных качествах Екатерины Второй, которой все мыслящие существа обязаны движением и хотели бы ей принадлежать, я лишь отмечу ее дела, касающиеся внутренности империи. Она консолидировала ее природу, привела в движение средства, смешала людей, объединила их вместе для общего блага и подала большой пример ученой Европе, что все общество, как и каждый человек, должны искать свое счастье в природе своих собственных возможностей[615].

Рассматривая предметы, общие для рассуждений Дидро и Нарышкина, С. Я. Карп пришел к выводу, что их объединяет также представление о роли Уложенной комиссии и трактовка места и роли дворянства в русском обществе.

Показательно, что влияние Дидро можно допустить в сочинениях еще одного предшественника славянофилов Николая Михайловича Карамзина (1766–1826), в частности, в его «Записке о древней и новой России», которую традиционно оценивают как манифест русского консерватизма и антиреформаторских сил александровского времени. Как и в случае с А. В. Нарышкиным образца 1790-х годов, не приходится говорить о тождестве общественно-политических взглядов Дидро и зрелого Карамзина. Оба автора высказывали сомнение в пользе петровской европеизации России и методах ее осуществления, но к этой мысли Карамзин мог прийти и без знакомства с текстами Дидро. К сожалению, библиотека историка сгорела в 1812 году, а прямых ссылок на «Историю обеих Индий» у Карамзина не находится. Из трудов авторов, близких к кругу Дидро, Карамзин был несомненно знакóм с «Российской историей» Левека. Однако почти текстуальное совпадение в оценке Петербурга как новой столицы России позволяет предположить, что русский историк в этом конкретном вопросе шел по стопам французского философа. Дидро писал о «череде блестящих ошибок» Петра I, о тщетности попыток «преодоления природы», об искусственности Петербурга, заложенного на окраине государства («сердце находится на кончике пальца»), о необходимости сократить значение Петербурга до простого порта и торгового склада и перенести царский двор внутрь страны. Карамзин по сути повторял его мысли:

Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах осужденных природою на бесплодие и недостаток. ‹…› Он мог заложить на берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но мысль утвердить там пребывание государей была, есть и будет вредною. ‹…› Человек не одолеет натуры[616].

Наконец, политический оппонент Карамзина Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839), кажется, тоже испытал на себе влияние идей Дидро о цивилизации России. Сперанский, принявшись за реформирование России в начале царствования Александра I, не уставал думать об историческом опыте и возможных путях и средствах преобразований, что отразилось в многочисленных его записках и более крупных сочинениях. Необходимость исходить из обычаев страны и нравов народа, требование «постепенности усовершенствования общественного» лежали в основе его представлений о реформаторской деятельности. Сперанский был большим знатоком просветительской философии. В своей записке «Содержание истинного разговора Петра Великого с Лейбницем в Торгау» (около 1803 года) Сперанский демонстрировал критическое видение петровской модернизации России и возможное знакомство с концепцией цивилизации России Дидро[617]. Об этом свидетельствует отрицание русским реформатором начала XIX века «самовластия» как орудия цивилизации, признание «внутренней свободы» как ее необходимой предпосылки, осуждение «крутых превращений» и отстаивание «постепенного», естественного «созревания», сомнения во внешне блестящих достижениях европейской цивилизации, взятой за образец Петром I, осуждение поступка царя в отношении сына – все эти идеи созвучны размышлениям Дидро[618].

Наверное, будет преувеличением говорить о существенном влиянии идей Дидро на русскую общественно-политическую мысль конца XVIII – начала XIX века. Тем не менее можно констатировать, что разработанная философом концепция цивилизации и свойственные для нее подходы и оценки оказались близкими, созвучными интеллектуальным исканиям целого ряда русских авторов. «Витавшая в воздухе» идея органического, естественного вызревания общества лежала в основе этого подхода к пониманию пути развития и реформирования России. Поэтому все вышеназванные авторы в большей или меньшей степени разделяли скептическое отношение Дидро к Петру I как реформатору. Разработанная Дидро концепция цивилизации России открывала возможность для политически разнонаправленного понимания исторического пути и перспектив развития страны. Радикального Радищева привлекла идея невозможности построения благополучного (цивилизованного) общества при сохранении рабства и деспотизма, при продолжении имперской завоевательной политики. Пожалуй, дидеротовские уроки цивилизации России оказались наиболее близкими к политическим идеалам либерального реформатора М. М. Сперанского. А. В. Нарышкин и Н. М. Карамзин в конечном счете могли позаимствовать у Дидро лишь отдельные идеи, которые не противоречили их консервативному политическому мировоззрению.