Диармайд. Зимняя сказка - [133]

Она тревожно обернулась – как бы Сана с Эмер не кинулись отбивать Фердиада. И погрозила им левым кулаком. Эмер замерла и удержала Сану.

– А у меня вот ничего нет, – глядя в воду, произнес Фердиад. – Кроме вас… Я даже не могу сойти с ума, как Ротниам.

– Фердиад, ты заговариваешь мне зубы. Прощай.

– Погоди, Дара. Тебе не приходило в голову, что в моей жизни все было по-честному? Я никого не любил – но ведь и меня не любили! Если бы ты любила меня – разве покинула бы?

– Если бы ты любил меня – разве отпустил бы?

– Меня не любили, – повторил он. – Вам всем нужны были мои знания и мои ласки. Ты думаешь, я не чувствовал этого? Не понимал, что ты кричишь подо мной, а изнутри твоих опущенных век – совсем другое лицо? И я не хотел дарить женщинам детей вовсе не потому, что кого-то презирал. Просто я знал, что появится ребенок – и для меня вообще не останется места.

Это вполне могло быть правдой. Его правдой.

Он невольно искал в окружавших его людях свое отражение.

И не объяснять же было теперь, что никакого чужого лица Дара не видела, а только его собственное – красивее которого просто быть не может…

– Сейчас, когда приплыла твоя крестница, мне на секунду показалось – вот-вот все может измениться. Но я ошибся – это уже навсегда.

– Ты хочешь сбить меня с толку, – сказала Дара. – Но у тебя не получится. Даже если ты разбудишь во мне желание и мы соединимся прямо в воде, ничего не изменится. Мы с тобой вдвоем создали то между двумя людьми, чего быть на свете вообще не должно, не вражду, не любовь, не ненависть, не страх, не презрение, а – отсутствие всякого чувства, мертвое пространство, в котором возможна только стратегическая игра умов. Оно окружало меня, оно стало моей аурой, но знаешь – есть тот, кто смог выдернуть меня из этого савана! Когда я думаю о нем – я чувствую его, я знаю, что не все потеряно, что кусочек души еще жив, и когда-нибудь у меня, возможно, вырастет новая душа. Скажи – а у сидов есть душа?

Фердиад молчал довольно долго.

– Сейчас увидишь, – решившись, произнес он. – Мне нужно на берег – всего на несколько секунд! А потом – решай!

– Валяй!

Она шагнула в сторону, и лодка, которую он называл каррой, словно обрадовавшись, рванулась к берегу и уперлась в мокрую траву. Фердиад подобрал со дна «Лисичку», встал, собрал волосы на затылке в пучок и, неловко завернув руку, стал пилить его у самого основания лезвием кинжала. Женщины, две на суше и одна в воде, молча смотрели, как он мучается, пока платиновый хвост не остался в его левой руке.

Фердиад бросил волосы на траву. А потом туда же – «Лисичку».

– Вот так, – сказал он. – Теперь – все. Точка.

Несколько секунд он смотрел вниз – как море понемногу размывает плотный пучок волос и уносит платиновые нити, в которых было столько силы…

– Подтолкни карру, – попросил Фердиад.

Он отправлялся в неизвестность, отказавшись от того, что давало ему хоть какую-то силу. И все это понимали, и все видели, что упрямый сид выбрал то, что считал своей смертью, – вечное одиночество и вечное презрение своих, и впридачу вечное повторение их безмятежного дня, без единого нового слова и нового лица, охоту на призрачного кабана и чаши с призрачным пивом. Но только Дара осознала, что так он сказал о невозможности для себя жить без людей. И, похоже, это был ответ на ее вопрос – если у сида и была душа, то он оставлял ее здесь, более – не нужную никому, на сырой траве…

А то мгновение, пока он смотрел на отрезанные волосы, было безмолвной просьбой не изгонять, простить, оставить хоть на задворках мира, но – ЭТОГО мира. Ему не ответили – и он уходил.

Дара удержала рукой кожаный борт.

– Ладно, чего уж там… – сказала она. – Только больше мне под руку не попадайся.

Фердиад соскочил прямо в воду, а Дара положила руки ему на плечи, и стала осторожно разворачивать его лицом к берегу.

Был миг, когда ей захотелось удержать его при себе, когда ее качнуло к нему, и то, что их соединило, сильно смахивало на объятие. И даже губы сида коснулись ее виска. Но Дара была щедра в этот миг – то, что мучительно рождалось в душе Фердиада, она отдавала той, кому оно принадлежало по праву, той, кого еще и на свете не было.

Сперва правую, потом левую руку убрала она с его плеча и окончательно повернулась к горизонту.

Лодка, словно кто-то в воде подтолкнул ее, сунулась носом к Даре и легонько ткнулась в колени.

Дара вспомнила ту ночь, когда Диармайд из светового столба изваял призрачную женщину, вспомнила, как он стоял в лодке перед женщиной, прижавшись к ней лицом, и вновь ощутила его дыхание и губы.

– Он зовет меня, – тихо сказала Дара. – Слышите?

И забралась в лодку.

Тут же течение развернуло это кожаное суденышко со светлой заплаткой на борту и понесло его, все быстрее и быстрее, так что от этой скорости родился ветер. Он отнес назад волосы Дары и заставил ее прищуриться.

Вдали натянулась между небом и землей сверкающая струна, исчезла, возникла наискосок, опять исчезла – из-за горизонта Даре подавали знак.

А она, полностью отдавшись ощущению невесомости на волнах влюбленного моря, думала о том, что клятва Кано, воина-пса, и дар Диармайда – возникнув однажды, живут очень долго, и смена поколений не имеет решительно никакого значения.