Диалоги рептильного мозга - [2]

— Муж-то их бросил, — подытожил Генка, — мать с ней с трудом справляется. И ты живешь отдельно, потому что жить с ними не можешь.

— Не могу, — сознался я. — Нереально жить, когда рядом такое каждый день… Сейчас Даша впервые уехала на три недели. И я поклялся пожить это время с Настюшей, кормить, в школу водить… Но реально не могу! Прямо бесит! Она же меня не слышит, ничего не понимает! А начинаешь ей объяснять — плачет, убегает или хамит. Я после работы заезжаю туда на час, еды привезу в коробочках — и уезжаю к себе, в берлогу, на другой край города. Просто физически не могу в одном помещении с ней находиться. И она меня тоже терпеть не может, я же вижу. Но что мне делать? У меня же ни подготовки, ничего! Я ж не врач, не педагог, не сиделка! У меня своя работа, своя нагрузка, я не вывожу ещё и это! У меня психических ресурсов не хватает! Я не железный!

— Что ты передо мной оправдываешься.

— Я не перед тобой. Я перед собой.

— Ну скажи себе: я не санитар в дурдоме. Найми санитара, как нормальные люди.

— Санитара… А Даше я что скажу? Что наши жизни не интегрируются? Вот тебе санитар, живи вместо меня с санитаром? Вот как мне быть? Я с Настюшей не могу, и без Даши не могу, хоть вешайся! Знаешь, сколько я в интернете прочел про этот Клеймер, сколько медицинских сайтов обнюхал! Никто не знает, как лечить! И вдруг я нашел врача, который знает! Он сказал, точно лечат в Германии! Но операция будет стоить…

— Не дам я тебе денег. Ты дурак, Леша. И проблемы твои дурацкие. Деньги тебе не помогут. Таким, как ты, нельзя давать деньги.

Я пошел к двери, а Генка все смотрел в свой камин. Похоже, камин был и правда не настоящий.

— Стоп! — сказал Генка, когда я уже надел ботинки.

Он вдруг открыл шкаф и достал темно-синий пиджак, ностальгически смахивавший на нашу школьную форму, только пуговицы здесь были золотые.

— А ну-ка примерь!

— Ты издеваешься?

— Примерь, я сказал.

Я влез в пиджак — он оказался ровно моего размера. Генка удовлетворенно кивнул и бросил мне в руки штаны, рубашку и галстук. А сам ушел наверх, и минут через пять вынес коробку ботинок. Он вручил ее мне, я вытряхнул ее на пол, но вместо ботинок высыпалась кучка долларов.

— Двадцать, я ровно отсчитал, не пересчитывай, — сказал Генка. — Ты, Леша, в нужное время попал.

Я с изумлением смотрел на него.

— Сейчас мы тебя пострижем, — сказал он, — и завтра поедешь в институт на Балаклавке. Я там еще никогда не был. Скажешь, в отдел Сергея Лавровича Щукина. Тебе сделают медицинскую процедуру. Всё. А дальше к ним буду ходить я. На проходной покажешь это.

Генка протянул мне гербовую бумагу, похожую на школьную грамоту. В центре был крупно распечатан куар-код. Прямо на нём стояла печать с гербом и размашистая подпись. Сверху значилось «Самохин Геннадий Иванович», а в заголовке золотыми буквами было напечатано загадочное «ГУПФСБ УСБ ТСП/ИП УДП».

— Что такое УСБ? — спросил я.

Генка посмотрел на меня с сожалением.

— Управление собственной безопасности.

— А что такое УДП?

— Управления делами президента. Никогда не задавай таких вопросов. Понял?

— Да.

— Не да, а так точно. Так точно — или никак нет. Веди себя гордо, спину выпрями. Говори мало, слушай много. Всех называй вежливо по имени-отчеству. Но таким тоном, будто мысленно добавляешь «сука ты такая». У нас так принято. Понял?

— Так точно.

— Вопросы есть?

— А чего ты сам не едешь? — я сел на корточки и принялся собирать доллары в коробку.

— Я боюсь. А ты не бойся. Мое ведомство не посылает своих майоров туда, где опасно. Но мне нахер не нужны эксперименты на мозге. А у тебя, Лёша, мозга нет, тебе нужны деньги. Если все сделаешь правильно, деньги можешь не возвращать. Хотя… Или ладно, я ещё подумаю. Всё понятно?

— Так точно, Геннадий Иванович, сука ты такая…

— Во! — обрадовался Генка и хлопнул меня по плечу. — И спину держи прямо — ты больше не информатик, ты майор! Коробку отдай мне пока. Заедешь за ней послезавтра, пусть мотивирует.

Глава 2. НА УЛИЦЕ БАЛАКЛАВКЕ

В метро по дороге на Балаклавку я гуглил Сергея Лавровича Щукина, но нашел только одну лекцию на Ютубе, загруженную пятнадцать лет назад. Молодой преподаватель с курчавыми волосами читал в обшарпанной аудитории курс студентам, сидевшим где-то за кадром.

«Маклиновская концепция, — говорил он буднично, — выделяет рептильный мозг, лимбический и неокортекс. Это три этажа, которые природа миллионы лет достраивала один над другим. Чтоб вы понимали, конструктор изобрел велосипед. Потом добавил мотор — и получился мотоцикл. Потом добавил ещё колес, крышу над головой, магнитолу — получился автомобиль. Но колеса и мотор никуда не делись. Древний мозг хорошо работал у рептилий — в нём все инстинкты, необходимые для выживания. У человека он тоже продолжает работать, но передает сигналы на верхний этаж. В рамках нашего курса нас интересуют даже не рефлексы, а речь. Принцип здесь тот же — речь человека возникла не в один день. У рептильного мозга тоже был свой язык — лягушки квакают… Что вы сказали? — лектор уставился куда-то поверх камеры. — Да, не рептилии, земноводные, но рептильный мозг такой же. Лягушки квакают. Что это значит — ква? Это может быть крик боли, предупреждение об опасности, приглашение к спариванию — но это уже язык, обмен информацией. Дальше эволюция языка надстраивалась на этом движке. Когда собака издает звуки, она выражает боль, радость, преданность, угрозу — у неё уже не рептильный, а более сложный лимбический язык. И когда наши пещерные предки учились говорить, их первые слова выражали самые простые мысли и чувства. Примитивные, но честные. Собака не умеет хитрить в языке. Она может хитрить в поведении — притворяться атакующей. Но даже в игре собака не сможет изобразить звук реальной атаки или боли. Все метафоры и маскировки смыслов — это наша надстройка неокортекса. Пещерные люди не могли сказать „я вас услышал“ в нашем современном смысле. Рептильный мозг сообщает: „мне неприятно“. Лимбический добавляет: „неприятно, отвали от меня“. А неокортекс расширяет смысл: „мне неприятно, отвали, я тебя слушал некоторое время, и это максимум, чего ты заслуживаешь“. Но вместо этого мозг произносит: „я тебя услышал“. А мы безошибочно считываем „отвали“, понимая, что это и есть цель высказывания. Но даже самый совершенный компьютер в мире — мозг собеседника — не всегда способен услышать цель высказывания. Тем более, что неокортекс часто считает её неприемлемой и прячет даже от самого себя. Чтоб вы понимали, — лектор сделал многозначительную паузу, — если бы мне удалось отключить речевые зоны от неокортекса и подключить их напрямую к глубинному мозгу, я бы оказался в мире первобытных людей и слышал не то, что мне сказал ваш неокортекс, а то, что хотел сказать лимбический мозг, а если повезет — то даже рептильный. Я бы слышал напрямую цель высказывания — те эмоции, тот запускающий импульс, который заставил ваше тело открыть рот и напрячь гортань, чтобы издать какие-то звуки, не нужные ни для чего другого…»