Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - [31]

«Еврейские полицейские» в большинстве своем кончили плохо в тех же концлагерях, Иновлоцкий родился в стране, история которой подлецам благоприятствует. После СССР и работы в прокуратуре он стал адвокатом в Петербурге.

Его родной брат Леонид — довольно известный композитор, сочинявший музыку для театра и кино, причем к произведениям и авторов-диссидентов в том числе. Ничего из сказанного о следователе Иновлоцком к композитору Иновлоцкому, конечно, не относится. А следователь Иновлоцкий в моем деле выполнял роль как раз «еврейского полицейского».

Однако было заметно, что удовольствия ему эта роль не доставляла. Он избегал смотреть на меня и большей частью прятал глаза в бумаги. Именно так, глядя в стол, он и сообщил:

— Вы привлекаетесь в качестве подозреваемого в совершении преступления, предусмотренного статьей 190-1 УК. Вот постановление, ознакомьтесь.

В постановлении не было ничего интересного. Оно гласило: «Давыдов изготовил и распространил четыре копии книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», изготовил другие клеветнические материалы, высказывал в устной форме измышления, порочащие советский государственный и общественный строй». Все.

«Архипелаг ГУЛАГ» был старым делом, по этому поводу я уже получил официальное предупреждение, инкриминировать его, в принципе, не могли. Все прочее было не конкретно. Это я и сообщил Иновлоцкому.

Иновлоцкий пообещал, что «конкретно» будет по предъявлении обвинения, я пообещал тогда и дать показания, пока же отказался.

— А после предъявления обвинения будете давать? — для уверенности спросил Иновлоцкий. С какими-то оговорками я пообещал — просто, чтобы закончить допрос. По практике политических дел я знал, что если у кого-то из сидевших в КПЗ и был шанс выйти на свободу или под подписку о невыезде, то это был не я.

Сокамерники с любопытством расспрашивали меня о допросе. Поинтересовались, сколько сейчас дают «за разговоры», и, узнав, что до трех, успокоили:

— Ну, так жить еще можно. В Тайшете ни за что с червонцем сидели, — сообщил Беляков и по случаю рассказал бородатый лагерный анекдот:

Начальник сталинского лагеря спрашивает зэка:

— За что сидишь?

— Ни за что, — отвечает зэк.

— А сроку сколько?

— Двадцать пять.

— Значит, врешь. Ни за что больше десяти не дают…

Белякова очень заинтриговало, что моим следователем оказался еврей, и на всякий случай он посоветовал не смотреть ему в глаза.

— С евреями надо быть осторожным, — предупредил он. По мнению Белякова, все евреи обладали гипнотическими способностями и могли читать мысли.

Первые сутки ареста закончились. Постоянный спазм горла начинал проходить, я мог разговаривать и даже чуть — смеяться. Физически я чувствовал себя отвратительно, страдая от холода, — круглые сутки мы не снимали верхней одежды и даже шапок. Эти сутки прошли без душа, нельзя было ни вымыть руки с мылом, ни почистить зубы, ни причесаться. Мыло, расческа, зубной порошок и щетка остались в сумке. Ее как забрали на обыске, так и не вернули.

Поздно вечером — или это была ночь? — нас разбудил странный шум в коридоре. Слышался мерный топот десятков пар ног, мент командовал: «Сюда заходи. Куда пошел, нах? В 310-ю, я сказал!» В ответ не слышалось ни единого звука, все происходило в молчании, как будто в КПЗ привезли целую стаю привидений, если, конечно, существуют привидения, которые могут топать и шаркать ногами.

Тайна раскрылась утром. Оказалось, что все КПЗ забили малолетками из воспитательной колонии в селе Рождествене, расположенном на острове прямо напротив города, на другой стороне Волги. Малолетки устроили там бунт. Избили козлов — заключенных, сотрудничавших с администрацией, — ограбили продуктовый склад, сожгли аптеку, предварительно съев все имевшиеся там наркотические препараты, и перед неизбежным штурмом зоны разбежались во все стороны по полям и лесам.

— Один прямо по снегу в носках бежал, так сюда и привезли, — то ли удивляясь, то ли восхищаясь, сообщил мент.

Где-то во второй половине дня толстый мент, который тыкал мне ключом под ребра, вызвал меня в коридор и завел в комнату допросов. Там, как будто он и не уходил, за тем же столом сидел Иновлоцкий. В этот раз мент почему-то остался в кабинете. Он молчал, но грозно сопел, нависая за спиной.

Иновлоцкий предъявил мне серый, цвета прошлогодней травы, лист бумаги. Это было обвинение. Думать о том, что вот на этом невзрачном листочке записано мое будущее, было как-то странно.

Однако это был уже серьезный документ. «Архипелаг ГУЛАГ», в распространении которого я подозревался еще вчера, исчез. Зато появилась целая серия новых преступлений. Я обвинялся в том, что:

— изготовил и распространил рукопись «Феномен тоталитаризма», содержащую заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй;

— изготовил текст, озаглавленный «Второго пришествия не будет — недоброй памяти Сталина», также содержащий клевету;

— распространял альманах «Новый журнал», журнал «Вестник Русского христианского движения» и книгу художника-эмигранта Юрия Анненкова «Дневник моих встреч» — также содержащие клеветнические измышления;

— изготовил клеветнический текст под названием «Хартия-77»;