Девять работ - [13]

10. Интеллект, умение разбираться в людях и тому подобные способности значат в действительной жизни гораздо меньше, чем обычно думают. И все же какое-то дарование у всякого успешного человека есть. Только не стоит искать его in abstracto, как не стоило бы пытаться узреть эротический талант Дон Жуана в тот момент, когда он пребывает в одиночестве. Успех – то же свидание: в нужное время оказаться в нужном месте, ни больше ни меньше. И это значит: понимать язык, на котором счастье назначает нам встречу. Как может тот, кто никогда в жизни не слышал этого языка, судить о таланте успешного человека? Он ничего в этом не смыслит. Всё кажется ему случаем. Ему и в голову не приходит, что называемое им случаем в грамматике удачи то же самое, что в школьной грамматике – неправильный глагол, то есть неистребимый след изначальной силы.

11. Структура всякого успеха, в сущности, – структура азарта. Отринуть собственное имя – радикальный способ отбросить всевозможную стеснительность и неуверенность в себе. А игра – именно такой steeple-chase[15] по препятствиям нашего собственного Я. Игрок безымянен, у него нет своего имени, не нужно ему и чужое. Его замещает фишка, лежащая на совершенно определенном участке сукна, называемого зеленым, как золотое древо жизни, и серого, как асфальт. И как опьянительно ощутить способность удваиваться, быть вездесущим и подстерегать фортуну разом на десяти перекрестках в этом городе шанса, в этом сплетении улиц удачи.

12. Жульничать можно сколько угодно. Но ни в коем случае не ощущать себя жуликом. В этом деле авантюрист служит образцом творческой индифферентности. Его подлинное имя – анонимное солнце, вокруг которого вращается планетная система личин, которые он сам создал. Родословные, должности, звания – маленькие миры, вырвавшиеся из огненного шара того солнца, чтобы отбрасывать на обывательские миры мягкий свет и приятное тепло. Они и правда являются его данью обществу, и потому их сопровождает та bona fides[16], в которой никогда не бывает недостатка у отчаянного авантюриста и которой почти всегда так не хватает неудачнику.

13. Выражением «присутствие духа» язык свидетельствует, что тайна успеха заключается не в духе. То есть решающим оказывается не сам дух и его свойство, а единственно только: где его место. Его присутствие в этот момент вот здесь осуществляется лишь через его причастность интонации, улыбке, молчанию, взгляду, жесту. Потому что присутствие духа создает только тело. И именно потому, что у великих удачников оно держит возможности духа железной хваткой, он лишь изредка обнаруживает свою блестящую игру на публике. И потому успех финансовых гениев – того же рода, как и присутствие духа, с которым аббат Галиани[17] действовал в салонах. Только сегодня, как сказал Ленин, укрощать приходится не людей, а вещи. Отсюда тупое безразличие, зачастую венчающее у промышленных и финансовых магнатов высшую степень присутствия духа.

Берт Брехт

«Берт Брехт» – текст, с которым Беньямин выступил в 1930 году на франкфуртском радио. Беньямин был одним из первых немецких интеллектуалов, пришедших на радио; в это время он подготовил целую серию радиопередач, в том числе образовательных культурно-исторических очерков для детей. Беньямина и Брехта связывали долгие дружеские отношения, начавшиеся в 1929 году. В своем кратком выступлении Беньямин, как обычно, постарался выделить в разнообразных литературных экспериментах Брехта то, что его интересовало в первую очередь: базовые социокультурные, социально-политические, эстетические элементы, стоящие за фигурами и сюжетами автора. Например, такие мотивы, как цитируемость жеста и, в особенности, бедность в самом широком, метафизическом плане (см. далее эссе «Оскудение опыта»), Беньямин развивал в дальнейших своих работах.

Как-то нечестно в случае живущих авторов делать вид, будто высказываешься о них беспристрастно, рационально, объективно. И дело не только и не столько в личной нечестности – хотя никому не дано избегнуть влияния тысяч вариаций воздействия флюидов, исходящих от какого-либо современника, поскольку вряд ли хоть одна из этих вариаций подвластна контролю его сознания, – сколько в нечестности научной. Однако это не значит, что в таком случае позволительно ни в чем себе не отказывать и погрузиться наудачу в беспорядочную череду ассоциаций, анекдотов, аналогий. Напротив, если литературно-историческая форма высказывания здесь невозможна, адекватной становится критическая. А она как форма тем строже, чем дальше держится от банальной напыщенности, чем решительнее погружается в именно актуальные аспекты произведения. В случае Брехта, например, было бы глупо обходить молчанием имманентные опасности его творчества, вопрос о его политической позиции и даже обвинения его в плагиате. Так можно только преградить доступ к его творчеству. Напротив, важнее обсудить эти вещи, дав в придачу к этому представление о его теоретических убеждениях, о его высказываниях, даже о том, каков его облик, нежели выдать хронологию его произведений и наскоро произвести их разбор по части содержания, формы и значимости. Потому мы ничуть не смущаемся тем, что начинаем в данном случае разговор в его последней книге, для литературоведа это явное нарушение принятого в его ремесле порядка, для критика же тем более оправданно, что эта его последняя публикация – называется она «Опыты» и вышла в издательстве Кипенхойера в Берлине