Девять работ - [15]
Порок господина Койнера состоит в том, что мысль его холодна и неподкупна. Чем же это хорошо? Это хорошо тем, что может подвигнуть людей осознать, с какими предубеждениями они подходят к так называемым вождям, к мыслителям или политикам, принимают их книги или речи, а всё для того, чтобы как можно основательнее подвергнуть эти предубеждения сомнению. Ведь этих предубеждений – целая связка, которая тут же начинает распадаться, стоит только ослабить шнурок, который ее держит. Шнурок твердого убеждения: где-то есть тот, кто мыслит совершенно верно, и мы можем на это положиться. Люди, наделенные полномочиями и вознаграждаемые за свои труды, занимаются тем, что мыслят за всех прочих, они знают свое дело и непрестанно заняты тем, чтобы устранять оставшиеся еще сомнения и неясности. Если вознамериться отрицать это или же – более того – доказать, что это не так, тогда публикой овладеет некоторое беспокойство. Она оказалась бы замешательстве оттого, что ей придется думать самой. Так вот, интерес господина Койнера заключается в том, чтобы продемонстрировать, что все множество проблем и теорий, тезисов и мировоззрений всего лишь фикция. А то, что они противоречат друг другу, не случайность и не вина самого мышления, а происходит от интересов людей, которые назначают мыслителей. – Но разве, спросит публика, разве мышление соотносится с какими-либо интересами? Ведь мышление является делом незаинтересованным? – И публикой овладеет некоторое беспокойство. Если мышление происходит в чьих-либо интересах, кто гарантирует ей, что это будут ее интересы? А ведь она развязала шнурок, и связка предубеждений рассыпается, превращаясь в сплошные сомнения. Стоит ли думать? Какой от этого прок, по правде? Кому? – Все неудобные грубые вопросы, совершенно верно. Однако, говорит господин Койнер, мы не должны бояться грубых вопросов, у нас припасены изящнейшие ответы на эти самые грубые вопросы. Потому что вот наша позиция по отношению к другим: они знают, как задавать изящные и утонченные вопросы, однако засоряют каналы своих вопросов илом ответов, тем самым множеством богатства, мало для кого плодотворного и вредного почти для всех. Зато уж мы если спрашиваем, то в лоб. Но из ответов принимаются только те, что пройдут сквозь тройное сито. Точные и ясные ответы, по которым видна не только суть дела, но и позиция говорящего. Таков господин Койнер.
Этот самый Койнер, как я уже сказал, из персонажей Брехта – самый последний. Не будет нелогичным, если мы теперь обратимся к одному из его наиболее старых. Вы, возможно, помните, что я упомянул об опасностях в творчестве Брехта. Они связаны с господином Койнером. Если он ежедневно навещает автора, то он не может, полагаем мы, не сталкиваться с другими посетителями, очень на него не похожими и нейтрализующими опасности, которые он несет автору. Так оно и есть, он сталкивается с Ваалом[23], с Мэкки по прозвищу Нож[24], с Фатцером, с целой бандой хулиганья и преступников, населяющих пьесы Брехта и прежде всего являющихся подлинными исполнителями его зонгов, которые объединены в поразительный сборник «Домашние проповеди» (берлинское издательство «Пропилеи»). Все это песенное хулиганство – наследие раннего Брехта, его аугсбургского периода, когда он в компании со своим другом и сотрудником Каспаром Неером и другими в странных мелодиях и резких, щемящих припевах нащупывал мотивы своих позднейших пьес. Из этого мира родились пропитой злодей Ваал, а в конечном счете и эгоист Фатцер. Было бы, однако, серьезной ошибкой полагать, будто эти характеры интересуют автора лишь как устрашающие примеры. Истинная причастность Брехта фигурам Ваала и Фатцера уходит гораздо глубже. Верно, что они для него проявление эгоизма, асоциальности. Однако Брехт постоянно стремится отметить этого асоциального типа, этого хулигана как виртуального революционера. В этом присутствует не только его личное созвучие с этим типажом, но и один теоретический момент. Если Маркс поднял проблему поиска истоков революции в ее прямой противоположности, капитализме, полностью оставив в стороне этические вопросы, то Брехт переносит эту проблему в сферу человеческого: он стремится увидеть возможность, когда революционер сам собой возникает из негодного, эгоистичного типажа, вне всякой этики. Подобно тому как Вагнер выращивает гомункулуса из реторты с магической смесью[25], так и Брехт пытается в своей реторте вырастить революционера из низости и свинства.
Третий выбранный мной персонаж – Гэли Гэй. Это герой комедии «Человек есть человек». Выйдя из дому, чтобы по поручению жены купить рыбу, он натыкается на солдат англо-индийской армии, которые при разграблении пагоды остались без четвертого человека в своем отделении. Им срочно нужно найти для него замену. Гэли Гэй – человек, не умеющий говорить «нет». Он следует за троицей, не имея понятия, зачем он им понадобился. Шаг за шагом он принимает черты, мысли, повадки, привычки человека на войне; он оказывается полностью пересобранным, совершенно не желает признавать жену, которая его разыскала, и становится в конце концов наводящим ужас на врагов воином и покорителем горной крепости Зир Эль Джоур. Характеристику его можно получить из следующих строк:
Вальтер Беньямин начал писать «Улицу с односторонним движением» в 1924 году как «книжечку для друзей» (plaquette). Она вышла в свет в 1928-м в издательстве «Rowohlt» параллельно с важнейшим из законченных трудов Беньямина – «Происхождением немецкой барочной драмы», и посвящена Асе Лацис (1891–1979) – латвийскому режиссеру и актрисе, с которой Беньямин познакомился на Капри в 1924 году. Назначение беньяминовских образов – заставить заговорить вещи, разъяснить сны, увидеть/показать то, в чем автору/читателю прежде было отказано.
Предисловие, составление, перевод и примечания С. А. РомашкоРедактор Ю. А. Здоровов Художник Е. А. Михельсон© Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main 1972- 1992© Составление, перевод на русский язык, художественное оформление и примечания издательство «МЕДИУМ», 1996 г.
В этой небольшой книге собрано практически все, что Вальтер Беньямин написал о Кафке. У людей, знавших Беньямина, не возникало сомнений, что Кафка – это «его» автор (подобно Прусту или Бодлеру). Занятия Кафкой проходят через всю творческую деятельность мыслителя, и это притяжение вряд ли можно считать случайным. В литературе уже отмечалось, что Беньямин – по большей части скорее подсознательно – видел в Кафке родственную душу, нащупывая в его произведениях мотивы, близкие ему самому, и прикладывая к творчеству писателя определения, которые в той или иной степени могут быть использованы и при характеристике самого исследователя.
Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура.
Целый ряд понятий и образов выдающегося немецкого критика XX века В. Беньямина (1892–1940), размышляющего о литературе и истории, политике и эстетике, капитализме и фашизме, проституции и меланхолии, парижских денди и тряпичниках, социалистах и фланерах, восходят к поэтическому и критическому наследию величайшего французского поэта XIX столетия Ш. Бодлера (1821–1867), к тому «критическому героизму» поэта, который приписывал ему критик и который во многих отношениях отличал его собственную критическую позицию.
Три классических эссе («Краткая история фотографии», «Париж – столица девятнадцатого столетия», «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»), объединенные темой перемен, происходящих в искусстве, когда оно из уникального становится массовым и тиражируемым. Вальтер Беньямин (1892–1940) предлагает посмотреть на этот процесс не с консервативных позиций, а, напротив, увидеть в его истоках новые формы социального бытования искусства, новую антропологию «массового зрителя» и новую коммуникативную функцию искусства в пространстве буржуазного мира.
Начать можно с начала, обратив внимание на заглавие книги, вернее — на подзаголовок: Die Geschichte einer Freundschaft, то есть «История (одной) дружбы». И сразу в памяти всплывает другая книга: в 1975 году уже старый Гершом Шолем опубликовал воспоминания о Вальтере Беньямине с точно таким же подзаголовком. Конечно, подзаголовок ни в том, ни в другом случае оригинальностью не отличается. И всё же невозможно отделаться от впечатления, что вышедшая значительно позднее книга Вицислы вступает в дискуссию с Шолемом, словно бы отвечая ему, что дружба-то была не одна.
Убедительный и настойчивый призыв Далай-ламы к ровесникам XXI века — молодым людям: отринуть национальные, религиозные и социальные различия между людьми и сделать сострадание движущей энергией жизни.
Первая в России книга о патафизике – аномальной научной дисциплине и феномене, находящемся у истоков ключевых явлений искусства и культуры XX века, таких как абсурдизм, дада, футуризм, сюрреализм, ситуационизм и др. Само слово было изобретено школьниками из Ренна и чаще всего ассоциируется с одим из них – поэтом и драматургом Альфредом Жарри (1873–1907). В книге английского писателя, исследователя и композитора рассматриваются основные принципы, символика и предмет патафизики, а также даётся широкий взгляд на развитие патафизических идей в трудах и в жизни А.
Михаил Наумович Эпштейн (р. 1950) – один из самых известных философов и теоретиков культуры постсоветского времени, автор множества публикаций в области филологии и лингвистики, заслуженный профессор Университета Эмори (Атланта, США). Еще в годы перестройки он сформулировал целый ряд новых философских принципов, поставил вопрос о возможности целенаправленного обогащения языковых систем и занялся разработкой проективного словаря гуманитарных наук. Всю свою карьеру Эпштейн методично нарушал границы и выходил за рамки существующих академических дисциплин и моделей мышления.
Люди странные? О да!А кто не согласен, пусть попробует объяснить что мы из себя представляем инопланетянам.
Эрик Вейнер сочетает свое увлечение философией с любовью к кругосветным путешествиям, отправляясь в паломничество, которое поведает об удивительных уроках жизни от великих мыслителей со всего мира — от Руссо до Ницше, от Конфуция до Симоны Вейль. Путешествуя на поезде (способ перемещения, идеально подходящий для раздумий), он преодолевает тысячи километров, делая остановки в Афинах, Дели, Вайоминге, Кони-Айленде, Франкфурте, чтобы открыть для себя изначальное предназначение философии: научить нас вести более мудрую, более осмысленную жизнь.
Провокационное объяснение того, почему постмодернизм был самым энергичным интеллектуальным движением XX века. Философ Стивен Хикс исследует европейскую мысль от Руссо до Фуко, чтобы проследить путь релятивистских идей от их зарождения до апогея во второй половине прошлого столетия. «Объясняя постмодернизм» – это полемичная история, дающая свежий взгляд на дебаты о политической корректности, мультикультурализме и будущем либеральной демократии, а также рассказывает нам о том, как прогрессивные левые, смотрящие в будущее с оптимизмом, превратились в апологетов антинаучности и цинизма, и почему их влияние все еще велико в среде современных философов.
«Совершенное преступление» – это возвращение к теме «Симулякров и симуляции» спустя 15 лет, когда предсказанная Бодрийяром гиперреальность воплотилась в жизнь под названием виртуальной реальности, а с разнообразными симулякрами и симуляцией столкнулся буквально каждый. Но что при этом стало с реальностью? Она исчезла. И не просто исчезла, а, как заявляет автор, ее убили. Убийство реальности – это и есть совершенное преступление. Расследованию этого убийства, его причин и следствий, посвящен этот захватывающий философский детектив, ставший самой переводимой книгой Бодрийяра.«Заговор искусства» – сборник статей и интервью, посвященный теме современного искусства, на которое Бодрийяр оказал самое непосредственное влияние.
В красном углу ринга – философ Славой Жижек, воинствующий атеист, представляющий критически-материалистическую позицию против религиозных иллюзий; в синем углу – «радикально-православный богослов» Джон Милбанк, влиятельный и провокационный мыслитель, который утверждает, что богословие – это единственная основа, на которой могут стоять знания, политика и этика. В этой книге читателя ждут три раунда яростной полемики с впечатляющими приемами, захватами и проходами. К финальному гонгу читатель поймет, что подобного интеллектуального зрелища еще не было в истории. Дебаты в «Монструозности Христа» касаются будущего религии, светской жизни и политической надежды в свете чудовищного события: Бог стал человеком.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Один из самых значительных философов современности Ален Бадью обращается к молодому поколению юношей и девушек с наставлением об истинной жизни. В нынешние времена такое нравоучение интеллектуала в лучших традициях Сократа могло бы выглядеть как скандал и дерзкая провокация, но смелость и бескомпромиссность Бадью делает эту попытку вернуть мысль об истинной жизни в философию более чем достойной внимания.