Девушка выбирает судьбу - [54]

Правда, впоследствии я узнал причину такого неумения. Дело в том, что у деда по матери было пятеро дочерей и только потом родился сын. Вот моя мать и выполняла по традиции роль мальчика, пока тот подрос. Она одевалась в мужскую одежду и, как говорят в таких случаях, «выросла между ушами коня». Одна, без посторонней помощи, поила скот, вытягивая тяжелой бадьей воду из колодца. Поэтому и выросла она такой здоровой и крепкой. С мужской работой мать справлялась получше иных джигитов…

Кереге, решетчатый остов нашей юрты, было выкрашено в бордовый цвет. Чуть изогнутые, прикрепленные друг к другу в виде косого креста специальными ремешками из сыромятной кожи крылья кереге были настолько легки, что бабушка одной рукой растягивала целое крыло юрты, словно гармонь. Похожие на теперешние лыжи стойки — уыки, соединявшие стены юрты с куполом, — были новыми, даже краска на них не облупилась. Зато шанрак — остов купола, имеющий форму опрокинутого котла, по-видимому, служил еще нашим далеким предкам. Он был весь черный от вековой копоти, пропитанный жирной сажей. Многие из кульдреушей, изогнутых крестовин, лопнули, и то тут, то там свисали стягивающие их проволочные кольца.

Резная дверь тоже не потеряла былой красоты. Сразу видно, что сделана она рукой настоящего мастера. Кошма, которой изнутри обивалась юрта, была, по-видимому, настоящим произведением искусства. Основной мебелью, которую везли с собой на джайляу, был все тот же дедовский сундук. Все наши богатства не помещались в нем, и по обеим сторонам сундука укладывались кошемные мешки с зимней одеждой. Тут же на сундуке укладывались кошма для подстилки, одеяла и подушки. На верхних оконечностях кереге висели детские вещи, бабушкина пуховая шаль, костяное веретено с неизменным клочком готовой к пряже шерсти, шапки, малахаи, а у самой двери отцовская плеть.

Запасы продуктов для питания хранились по правую сторону от двери, за перегородкой из чия. Чего там только не было: горшок со сметаной, курт, айран и шубат в бочонках, мешок с просом, деревянные чаши с толокном. Дальше всего прятался сахар и длинные полосатые конфеты собственного производства, которые нам выдавались не очень часто. Их держали для почетных гостей. Все эти лакомства, а также черный индийский чай, перец, гвоздика обычно прятались в сундук, а ключ бабушка носила при себе. Звон открываемого сундука был для нас сладчайшей музыкой.

Слева возле двери обычно висел внушительный холщовый мешок со старым перекисшим молоком, под ним стояло корытце, куда стекала сыворотка. Оставшаяся густая масса шла на приготовление особого творожного сыра. С джайляу увозилось обыкновенно пять-шесть вьюков такой массы, которая считалась целебной.

Пол в юрте был устлан паласом, у чиевой перегородки лежала телячья шкура, на которой обычно восседала бабушка, а у порога стелились старый потник, попона или что-нибудь другое для вытирания ног.

Приехав на джайляу, мы не сразу ставили юрту, а вначале выпускали на это место попастись отару овец, чтобы они очистили облюбованное место от змей, скорпионов, тарантулов и прочей ядовитой твари. В середине мая приходит куралай, это холода, которые приурочиваются к выводу на прогулку оленями своих детенышей. Куралай — самка оленя. Потом подует свирепый бес-кунак — ветер, пронизывающий до костей и сопровождаемый снегопадом. Он срывается неожиданно, и покрытая цветами степь в каких-нибудь десять минут становится белой. Ветер порой переворачивает большую юрту. Снегопад мокрый, леденящий душу. Люди невольно вспоминают теплое зимовье…

…По преданию, пятеро друзей-джигитов в солнечный весенний день оделись по-летнему и поехали в гости к соседям. По дороге они попали в неожиданный буран и погибли. Потому и называется этот коварный ветер «бескунаком», то есть «ветром пяти друзей».

Несколько дней длятся эти холода, и мы копошимся в юрте у костра, боясь высунуть нос наружу. На ночь нас укрывают стеганым одеялом, наваливают сверху все, что есть теплого в доме. Порой бабушка достает из перевязанных арканами вьюков мой твердый, как дерево, полушубок, сыромятные, задубелые, с истертыми подошвами сапоги, ушанку. Одеваются дети и в других юртах, и все мы выбегаем прямо в разъяренную пургу.

Но заканчиваются холода, и жизнь на джайляу вступает в свои права. Бабушка с матерью уходят в степь собирать кизяк. Я увязываюсь за ними и тоже приношу полный мешочек. Меня хвалят, и мне приятно. Постепенно возле летнего очага вырастает целая пирамида сухого кизяка. Его собирают каждый день, но мне уже наскучивает это занятие. Едва женщины берутся за мешки, я стремглав убегаю в степь.

Бегал я очень быстро и никогда не уставал.

— О аллах, он когда-нибудь задохнется от такого бега!..

Так говорили взрослые, но этого не случалось. Что есть силы устремлялся я к озеру и с разбегу, скидывая на ходу рубашонку и штанишки, нырял головой в обжигающе прохладную чистую глубину. Мы еще не придавали значения разделению на мальчиков и девочек. Все рядом бултыхались в воде, обрызгивали друг друга, а потом загорали на какой-нибудь отмели.

— Эй вы, голопузые, далеко не заходите, в подводную яму попадете. Идите сюда, здесь помельче!.. — кричали нам часто взрослые, когда мы купались.