Девушка у Орлиного перевала - [3]

Он был напуган, потрясен, когда понял, что впервые в жизни высокомерная своевольная молодая племянница нуждается в его помощи. Ее неподвижность и хрупкая невесомость вселили в него чувство тревоги, пока он нес ее к кожаному дивану у окна. Усадив девушку, он некоторое время с болью в глазах изучал ее побелевшее лицо. Он страстно желал, чтобы длинные черные ресницы дрогнули и открылись затуманенные серые глаза. Не имело значения, что эти глаза могли выражать раздражение или надменность. Он понял, что независимо ни от чего, чувство, которое он питал к ребенку своего брата, не уменьшилось с годами, как он думал, оно все еще владело им, сильное чувство клана. Волнение росло внутри него, пока не встало комком в горле. Их резкий разговор, несовпадение взглядов унесла волна сочувствия. Ультрасовременная маска, которую она носила, как доспехи, спала, открыв беззащитного ребенка, лежащего без сознания.

Молча проклиная свою невестку Стеллу Руни, которая позволила случиться такому с единственным ребенком, он пытался снова и снова привести в чувство Джорджину.

Почему здесь нет матери, обязанной присматривать за ней, вместо того, чтобы сидеть за столом в нью-йоркском офисе и отдавать приказы мужчинам? Мужчинам, по мнению Майкла, достойным лишь кнута за свою бесхарактерность при исполнении приказов тирана в юбке. Ничего из того, что сказала Джорджина в защиту своей матери, не смягчило неприязни Майкла к женщине, на которой был женат его брат. Она всегда казалась лишенной сочувствия к окружающим черствой женщиной, которую не могла принять его живая ирландская натура. Это неестественно для любой женщины, говорил он себе, оставаться равнодушной и чужой, какой он находил ее всякий раз, когда Брендан приглашал брата за семейный стол. К удовольствию обоих братьев, случайные встречи их совместными усилиями превращались в хорошие попойки. Какая женщина может отказать двум братьям в праве пропустить одну-другую рюмку и вспомнить о том, о сем? А теперь это. Отправив мужа в могилу, она переложила бремя большого бизнеса на плечи молоденькой девушки, которую должно беспокоить только одно: удачно выбрать парня, который оценит ее по достоинству.

Все усилия привести племянницу в чувство оказались безуспешными, и Майкл, бранясь про себя, дотянулся указательным пальцем до сигнальной кнопки на столе. В ожидании ответа он беспомощно смотрел в восковое лицо Джорджины и призывал на помощь всех ирландских святых. В гневе он произнес клятву: «Нет, Стелла Руни, я не позволю тебе снова выйти победительницей. Не знаю, как я это сделаю, но я остановлю, клянусь, что остановлю тебя!».

Сьюзен Честерман, секретарша Джорджины, услышав длинный звонок, ворвалась в комнату с записной книжкой наготове. Она остановилась у двери и задохнулась от изумления и ужаса, увидев Джорджину, лежащую на диване, и Майкла, со взъерошенными седыми волосами, в ногах дивана, наклонившегося над ней. Не имея привычки подслушивать частые ссоры между Майклом и его племянницей, секретарша пришла к ошибочному заключению. Уронив записную книжку, она подбежала к дивану с криком:

— Что вы сделали, господин Руни?

Прежде чем Майкл успел объясниться, в комнате раздался требовательный голос Кассела Уолли, молодого администратора. Стелла так доверяла ему, что сделала правой рукой Джорджины на все время работы над новым заводом. Майкл питал к нему неприязнь. Этот молодой человек являл собой то, что Майкл особенно не любил в молодом поколении американцев: дерзость, неуважение к старшим, самонадеянность, намерение идти по головам для достижения желаемой цели. Правда, против своей воли он все-таки вынужден был признать, что Кассел Уолли вовсе не был дураком. Тот понимал, что если он хорошо зарекомендует себя во время испытательного срока, успех обеспечен. Кроме того, Майкл хорошо знал, что Кассел Уолли считает его старым дураком, чье присутствие в фирме так же излишне, как возмутительны его попытки воздействовать на племянницу. Вражда между ними была открытой.

— Думаю, Руни, — кратко вынес обвинение Кассел Уолли, — на этот раз вы превзошли себя.

Не удосужившись выслушать бессвязные негодующие объяснения Майкла, он жестом показал Сьюзен на телефон.

— Позвони доктору, быстро, а затем убери отсюда старого идиота, или я не отвечаю за себя!

Не обращая внимания на взрыв негодования Майкла, он направился к Джорджине и начал слегка похлопывать ее по щеке, настойчиво повторяя:

— Джорджина, очнись, ты слышишь меня? Джорджи!

Майкл оттолкнул мешающую руку Сьюзен, когда увидел, как племянница пошевелилась и тихо вздохнула. На его озабоченном лице появилась улыбка облегчения, когда он услышал ее приглушенный голос, но отпрянул назад, мрачнея при словах, произнесенных шепотом:

— Уолли, милый, не смотри так тревожно, через минуту я буду в порядке, в полном порядке.

«Уолли, милый!». Так вот куда подул ветер! Майкл сгорбился и вышел из комнаты прежде, чем его могли с позором выгнать. Погруженный в размышления, он прошел в свой кабинет и сел в ожидании. Нет нужды ждать приговора доктора: слишком часто видел он, как взрослые мужчины с таким же, как у племянницы, натянутым и уставшим выражением лица выходили из строя. Те мужчины подобны лошадям на бегах. Стремясь бежать быстрее и быстрее, некоторые из них были достаточно умны, чтобы понять: они бегут в никуда. Но они слишком зачарованы бегом или боятся сойти с дистанции, и поэтому продолжают бежать, убежденные, что страстно желаемая пачка денег представляет собой все самое лучшее в этой жизни. Майкл вздохнул, жалея их. Никогда не узнают они радости от прогулки в одиночку по мягкому пружинящему торфянику прекрасным весенним утром, не познают наслаждения, забрасывая блесну в сверкающее чистое озеро, чтобы поймать одну из обманчиво скользящих близко к поверхности воды пятнисто-коричневых форелей. Погрузившись в воспоминания, он снова вернулся в Ирландию, где, как сказала племянница, он растранжирил свою долю семейного состояния на стоящие один другого пустые проекты. Может, она права, но дома, на земле предков в графстве Керри, где он растратил свое наследство, его, возможно, помнили и отзывались о нем с любовью и уважением.