Девушка с нижнего этажа - [28]

— А вдруг у головы есть свой собственный дух? — спросила я, но на это у Старины Джина не было ответа.

Мы проезжаем мимо небольшой рощицы и брошенной пролетки, которая уже давно не двигалась с места. Когда-то Старина Джин с ее помощью подсаживал меня на лошадь.

— Не бойся, — успокаивал он меня, когда я забиралась наверх. — Я рядом, хоть иногда ты меня и не видишь.

Воспоминания о времени, проведенном на лугу, сладкие на вкус и отливают золотом.

Луг постепенно захватили заросли яркого сассафраса и камнеломки, которые теперь напоминают молодые деревца. Когда у меня начались менструации, Старина Джин сказал мне лишь, что любой луг превращается в несуразные заросли, на смену которым обязательно приходит прекрасный лес. Эти слова меня тогда очень смутили. Иногда даже Старина Джин не мог заменить мне мать.

Картофелина издает радостное ржание. Она бывала здесь раньше, но без меня. Старина Джин стал объезжать ее уже после того, как миссис Пэйн меня уволила.

— В следующей статье я, наверное, напишу, что делать, если ты влюбилась в чужого избранника. И озаглавлю текст так: «Зачем покупать свинью, если сардельки раздают бесплатно?» — Я лукаво улыбаюсь, и, готова поклясться, Картофелина тоже смешливо фыркает. — Или, может, стоит написать о том, что помощниц модисток вносят в черный список? «Осторожно: шляпницы!»

Картофелина скребет землю копытом: видимо, ей стало скучно.

— Ладно, что это мы все обо мне. Покажи-ка, на что ты способна. — И, хорошенько ударив Картофелину по бокам, я кричу: — Пошла!

Ответив мне трубным ржанием, Картофелина срывается с места с такой скоростью, что мое дыхание остается где-то позади. Подо мной колышется тысяча фунтов мышц и костей.

— У-ух! — Я раскачиваюсь, словно перо на шляпке, стараясь удержаться в седле.

Через несколько мгновений мне удается поймать ритм Картофелины, и нам обеим становится легче. Мы проносимся через плотные заросли бересклета, огибая лужи с плавностью сокола, кружащего в воздушных потоках. Луг становится мелькающей желто-зеленой лентой, а ветер впечатывает в мое лицо улыбку.

Вдруг раздается пронзительный крик. Буквально из ниоткуда рядом с нами возникает гнедой конь с хорошо очерченной клиновидной головой. Я чуть не выпадаю из седла, узнав во всаднике Мерритта, брата Кэролайн. Он щелкает хлыстом.

— Пошел! Джо, давай кто быстрее до пролетки!

Его улыбка искрится озорством — он словно кот, играющий с перышком. Мерритт пошел в мать — он очень хорош собой, и от этого мое нутро связывается в замысловатый узел. Почему мне встретился именно он, именно Мерритт Пэйн?

Пока я отгоняю одолевающие меня воспоминания, гнедой жеребец — должно быть, это новый арабский скакун Мерритта — уносится далеко вперед, будто шквалистый ветер. Картофелина устремляется за ним. У меня начинают гореть бедра: так отчаянно я пытаюсь не слететь с лошади. Грохот копыт распугивает дроздов, которые ходят по земле в поисках жучков.

Мы все еще пытаемся догнать Мерритта, и я вытягиваюсь так далеко вперед, как только мне позволяет длина ног, а моя пятая точка начинает подпрыгивать на седле. Мне следовало нестись в обратном направлении, но Мерритт меня уже заметил. Мне нужно убедиться, что он ничего не расскажет матери. Арабский скакун навостряет чуткие уши, прислушиваясь к шагам Картофелины. Когда мы почти нагоняем Мерритта, его конь поддает скорости, и мне кажется, что даже его дерзко развевающийся хвост насмехается над нами.

Во мне разгорается дух соперничества.

— Мы же не позволим этому клиноголовому нахалу нас обойти? — Я еще глубже вжимаю каблуки в бока Картофелины, и она рывком сокращает отрыв. — Умница девочка!

Но тут в двадцати ярдах от нас мелькает мутная лужа, и мы, пытаясь ее обогнуть, сбавляем скорость. Почувствовав, что мы отстали, жеребец тоже замедляет ход. Лошади мало чем отличаются от людей. Некоторые лучше собираются в сложных ситуациях. Чем больше заказов поступало в нашу шляпную мастерскую, тем быстрее я работала, чего не скажешь о Лиззи, которая при любых обстоятельствах ползала как улитка.

Объехав лужу, мы снова устремляемся вперед, ведь от пролетки нас отделяют всего две сотни ярдов. Услышав, что мы приближаемся, скакун ускоряется.

Я припадаю к шее Картофелины. Увлекшись гонкой, я не замечаю, как у меня слетает шляпа; теперь мои волосы развеваются, словно черный стяг.

— Ну же, ягодка, вперед! — кричу я, приготовившись преодолеть последние пару ярдов.

Мы несемся, как будто за нами бежит человек с ножом. Но Мерритт взмахивает хлыстом, и арабский скакун первым оказывается у пролетки.

— Вот молодец! — выкрикивает Мерритт, подбрасывая шляпу.

Задыхаясь, я склоняюсь над шеей Картофелины: она перешла на шаг и вывалила язык. К нам подъезжает Мерритт. Его лицо расплывается в злорадной ухмылке, а арабский скакун под ним гарцует. За четыре года, что я не видела наследника Пэйнов, он подрумянился, словно пирог в печи, как сказала бы Ноэми. Куртка больше не висит мешком на худощавом тельце: серая ткань плотно облегает мускулистые плечи. Когда Мерритту было семнадцать, его усы представляли собой жалкое зрелище, но теперь они красуются над его верхней губой — точь-в-точь стрелки восхитительных напольных часов, застывшие на без четверти четыре.