Девушка из кошмаров - [6]

– Может, это вообще не имеет значения. В смысле если это то самое место, сколько народу реально подвергается опасности? Кто сюда заходит? Привидению или кому еще наверняка стало скучно, и оно отправилось подстраивать случайные смерти где-нибудь еще.

Случайные смерти. Слова царапают поверхность моего мозга.

Я идиот.

Со стропил падает веревка. Поворачиваюсь заорать на Томаса, но слова вылетают недостаточно быстро. Успеваю выкрикнуть только имя и уже бегу, несусь к нему, потому что веревка падает, а висящий на ее конце призрак материализуется за полсекунды до того, как выпихнуть Томаса вниз головой в сенную дверь, а до холодной, твердой земли сорок футов.

Ныряю. Сено цепляется за одежду, замедляя движение, но я не думаю ни о чем, кроме промелькнувшей фигуры Томаса, и, вылетев до пояса в сенную дверь, успеваю схватить его за ногу. На то, чтобы удержать его, когда он ударяется о стену амбара, уходят все силы до последней капли, пальцы сводит. В следующий миг рядом оказывается Кармель, тоже наполовину вывесившись из двери наружу.

– Томас! – кричит она. – Кас, тяни его вверх!

Ухватив его каждый за одну ногу, мы вдергиваем его обратно – сначала ступни, потом до колен. Томас держится молодцом, не орет и вообще. Мы почти втащили его, и тут вопит Кармель. Мне не требуется оборачиваться, чтобы понять, что это призрак. На спину наваливается ледяное давление, и внезапно запах становится как в мясохранилище.

Оборачиваюсь – а он прямо передо мной: молодой парень в выцветшем комбинезоне и полотняной рубахе с коротким рукавом. Он толстый, с огромным пузом, и руки как бледные, слишком туго набитые сосиски. У него что-то не так с формой головы.

Выхватываю нож. Он вылетает у меня из заднего кармана, готовый вонзиться противнику прямо в брюхо, – и тут она смеется.

Она смеется. Я так хорошо знаю этот смех, хотя слышал его по пальцам пересчитать сколько раз. И исходит он из разверстой пасти жирного деревенщины. Атам едва не выпадает у меня из ладони. Затем смех резко обрывается, призрак пятится и ревет, звук такой, словно английскую речь проигрывают задом наперед через мегафон. Над головой срываются со своих насестов полсотни голубей и, хлопая крыльями, устремляются на нас.

В гуще перьев и затхлого птичьего запаха я ору Кармель, чтобы продолжала тянуть и не позволяла Томасу упасть, но знаю, что она и так не позволит, хотя крохотные клювы и коготки возятся у нее в волосах. Как только мы затаскиваем Томаса внутрь, я толкаю их обоих к лестнице.

Топот наших ног напоминает паническое хлопанье крыльев. Мне приходится напоминать себе, что надо посматривать назад – убедиться, что ублюдок не собирается толкать нас снова.

– Куда мы? – кричит потерявшая ориентацию Кармель.

– Просто за дверь, – орем в ответ мы с Томасом.

Когда моя нога касается нижней ступеньки лестницы, Кармель с Томасом уже бегут далеко впереди. Чувствую, как призрак материализуется справа от нас, и поворачиваюсь. При ближайшем рассмотрении я вижу, что не так у него с головой – затылок вмят. Также вижу, что в руках у него вилы.

Ровно перед тем как он швыряет их, я что-то кричу Кармель. Видимо, кричу правильно, потому что она резко оборачивается посмотреть, в чем дело, и дергается вправо как раз в тот момент, когда вилы вонзаются в стену. Она наконец начинает визжать, и этот звук меня мобилизует. Я отвожу руку и резким движением швыряю атам. Он летит по воздуху и втыкается фермеру прямо в брюхо. С мгновение он смотрит в мою сторону, на меня и сквозь меня, глаза у него как холодные омуты. На сей раз я ничего не чувствую. Не гадаю, куда нож отправляет его. Не прикидываю, чувствует ли обеат его по-прежнему. Когда жирдяй идет рябью и растворяется словно жаркое марево, я просто рад, что он прекратил существовать. Он едва не прикончил моих друзей. Сволочь.

Атам падает на землю с негромким стуком, и я подбегаю забрать его, прежде чем подойти к Кармель, которая все еще визжит.

– Кармель! Ты ранена? Он достал тебя? – спрашивает Томас.

Он осматривает ее, пока она в панике мотает головой. Вилы прошли впритык. Так близко, что один из зубцов проткнул плечо ее пальто и пригвоздил ее к стене. Протягиваю руку и выдергиваю вилы. Она отпрыгивает и принимается отряхивать пальто, словно оно запачкалось. Она в равной степени напугана и взбешена, и когда она орет «Ты, урод придурочный!» – мне невольно кажется, что орет она на меня.

Глава 2

Атам покоится в своем горшке с солью, утопленный в белых кристаллах по самую рукоять. Луч утреннего солнца падает в окно, попадает на гладкий бок горшка и отражается во все стороны ярким золотом, почти гало[3]. Мы с отцом, бывало, сидели и глядели на этот нож, засунутый в тот же самый горшок, очищаемый лунным светом. Он называл атам Экскалибуром. Я не называл никак.

За спиной у меня мама жарит яичницу. Набор свеженьких заговоренных свечей сложен на разделочном столе. Они трех разных цветов, каждый со своим запахом. Зеленые – для процветания, красные – для страсти, белые – для очищения. Радом с ними сложены три стопочки пергаментов с разными заклинаниями, чтобы обернуть их вокруг свечей и перевязать бечевкой.