— Вот, — он начал выстраивать на камнях конструкцию, — доски чердачного перекрытия.
— Вроде как штукатурка и всякий сор, как ето на чердаках завсегда бывает, — он наклонился и посыпал с земли доски всякой дрянью.
— Балки всякие, — на доску по краям становятся кирпичи, а поверх них кладётся балка, — железо кровельное.
— Поджиг, — Пономарёнок достал мешочек и развязал ево, показывая марганец. Потом достал глиняную стопочку и пузырёк с глицерином. Налил, запечатал вощёной бумажкой, опустил всё в мешочек к марганцу, затянул потуже…
— Придержи!
Придерживаю по краю железо, а Мишка ка-ак влупил по нему! Я ажно глаза зажмурил – подумалось почему-то, што вспышка прям вот сейчас полыхнёт. Ничево, обошлось.
— Гляди!
Пономарёнок прилёг, и я повторил вслед за ним. Несколько томительных секунд, и вот наконец вспышка! Кровельное железо проедено почти тотчас, на балку потребовалось побольше десятка секунд, а на вроде как потолочную доску упал уже обычный почти огонь, евший её чуть не полминуты.
— Понял? — спросил меня Мишка, и тут же продолжил, не дожидаясь ответа. — Не от твоих поджигов она умерла! Крыша, балки, потолок! Што там сверху упадёт? Так, уголёк! Ожог может быть, но не гибель!
— И главное, — Пономарёнок сел на корточки и поднял палец, — я специально узнавал! Прислуга в таких особняках почти всегда на первых етажах живёт. Дом же с крыши горел, сверху! Выскочить успела бы, вот ей-ей! Другое тут што-то?
— Што, — тупо переспросил я, тоже вставая и отряхиваясь от пыли и сора, прокручивая в голове Мишкины слова.
— Откель я знаю? — пожал тот плечами. — Может просто серце с испугу, такое бывает. А может и тово – страсти всякие, как в рассказах о сыщике Путилине. Внебрачная дочь, споры из-за наследства, роковая страсть и такое всё прочее.
— Так из-за меня напугалась, если серце! — закручинился я, лохматя волосы.
— После – не значит вследствие! — козырнул дружок умными словами. — Да и вообще! Штобы никого невзначай не обидеть, ето покойником надо быть! Ты по улице пролетел в спешке, а кака-то барыня напугалась и померла от удара. Так што теперь, ты виноват? Нет! Просто серце у неё слабое, а вот почему, ето уже другой вопрос!
— И всё равно… жалко!
— Мне тоже, — кивнул Мишка. — Молодая девка, жить и жить! Хочешь вину нечаянную искупить, так помоги её родным! Тпру, оглашенный! Куда вскочил! В газетах писали, откуда она, так я всё собрал!
— После Пасхи небось купцы разговеются, — дружок неловко встал и потянул меня с пустыря, — тут-то и сможешь заработать! Хочешь если, так хоть все деньги ети и отошлёшь. Тока смотри! Никаких следов штоб!
— Да, — задумчиво сказал я несколько минут спустя, когда мы ушли уже с пустыря, — и правда, нужно снова тренироваться. На кулачки и танцы меня сейчас не хватит, а на одни только коленца и ничево так, потяну. Потихонечку если начать.
— Вот! — обрадовался за меня Мишка, прихрамывающий рядом на тротуаре, — на человека хоть стал похож, а то чисто чучело! Как в ломбарде у Леберзона, помнишь? Пыльные такие поделки стоят, корявые, молью поеденные. Ночью такие если увидишь, так и до нужника дойти не успеешь.
— Человека, — вздохнул я, — а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!
— И я не чувствую, — легко сказал дружок, — как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!
— Потаённые старообрядцы? — удивился я.
— Зачем же потаённые? Так… — Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, — негласно. При Александре, который Первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились – да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде[81]. Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.
— А што так?
— Деньги, — усмехнулся Мишка кривовато. — У нас когда рождается кто, так священники приходские, с причтом вместе, аж окна и двери выламывают, и попробуй – встань против них! Требуют денег, да штоб новорожденных у них крестили.
— Ну и, — снова усмешка, — законы ети, што православие защищают, никто не отменял. Так и выходит, што дай, дай, дай… Часто давать приходится, выгодно попам такое. А официально если записаны, то уже шишь! Многие из наших и рады бы записаться, а нельзя. Так и вертимся.
— А што раньше не говорил?
— А ты спрашивал? — изумился Мишка.
— Ну да, — у меня ажно ухи заполыхали, — так-то мы о вере и не говорили.
— Вот! Да я и привык, — пождал плечами Пономарёнок, — не то штобы таиться, но помалкивать да вилять. На ровном месте можно ведь иначе спотыкнуться, да влететь на законы ети, а потом и штраф.
— Так я не один такой, што в храме Божьем…
— Божьем, — фырнул Мишка. — Ладно, о том после, если захочешь. Нет, не один, много нас, и все разные. Есть и такие, што постные-препостные прям. Есть те, кто вроде как и в церкви никонианские для виду ходит, а есть и такие, што лес Храмом щитают. Бог, Егорка, он либо есть в душе, либо нет. А где тебе с ним разговаривать лучше, то дело десятое.
