Дети войны - [92]

— Забота, — поддаваясь порыву, Фридрих взял её за руку. — На серьёзный разговор с моей матерью терпения не хватит и у святого.

— Любопытство вашей матери причиняет нам неудобства, — возразила Арабелла, однако руку не вырвала.

Фридрих улыбнулся жене.

— Тогда предлагаю спор: если вы сможете отвадить мою мать от темы наследника, я обязуюсь выполнить любое ваше желание. Если нет, соответственно, наоборот.

— Согласна, — со всей серьёзностью кивнула Арабелла.

Как видно, разговор она не стала откладывать в долгий ящик. Уже на следующий день, вернувшись из Департамента, Фридрих застал в своей спальне жену.

— Поговорили? — догадался он, сбрасывая с плеч рабочую мантию. Магия эльфов тотчас же подхватила её и перенесла в прачечную.

— Поговорили, — кивнула Арабелла. — Могу показать в Омуте памяти, если вам интересно.

Фридриху было, поэтому он приманил из своего кабинета требуемый артефакт; тот завис между ним и Арабеллой, и чернота внутри Омута переливалась, приглашая заглянуть в неё. Арабелла коснулась кончиком волшебной палочки виска и медленно извлекла нить воспоминания, которую затем опустила в Омут. Сделав приглашающий жест, Фридрих пропустил жену вперёд, а затем и сам последовал за ней в воспоминание.

Они оказались в салоне матери. Дитлинд полулежала на оббитой кремовым бархатом кушетке и пролистывала альбом. Арабелла изваянием замерла в кресле.

— Фридрих в детстве был настоящим ангелом! — сама себе заметила мать и слегка повернула альбом как был к Арабелле. — Вы только посмотрите! Можете ли поверить, что ваш мрачный супруг двадцать лет назад выглядел столь очаровательно?

Арабелла ответила блеклым подобием вежливой улыбки. Взгляд Дитлинд сделался въедливым.

— Дети — это прекрасно, моя дорогая, — сказала мать и сделала затяжку через мундштук. Дым сигарет теперь постоянно витал в этой комнате, где прежде господствовал аромат благовоний. — Вам пора и самой это познать. Я понимаю, вам может быть страшно взять на себя такую ответственность, но бояться тут совершенно нечего. Я вас уверяю!

— Дело вовсе не в страхе, а в трезвом рассуждении. Мы с вашим сыном оба ещё молоды и не готовы к тому, чтобы завести детей, — возразила Арабелла.

— Вы можете не переживать на этот счёт, дорогая! — мать расплылась в одной из самых мерзких своих сладких улыбок. — Ведь у вас есть я, и я с удовольствием займусь внуками!

— Когда у нас появятся дети, вы будете максимально далеко от их воспитания.

Дитлинд опешила. Затем нахмурилась.

— Прошу прощения?

— Вы всё расслышали верно.

— Мне кажется, вы забываетесь, — проговорила мать, голос которой как всегда при возмущении стал особенно звонким.

— Всего лишь озвучиваю наше общее с Фридрихом решение, — хладнокровно произнесла Арабелла. — Ни вы с бароном, ни мои родители и бабушка не будете воспитывать наших детей. Предвосхищая вопрос: видеться с ними вам никто запрещать не станет, само собой.

— Да как вы смеете разговаривать со мной таким образом?!

— Я разговариваю с вами, как с членом семьи, — парировала Арабелла. — Открыто и честно. Я не хочу с вами ссор и обид из-за недопониманий. Поэтому я прямо сказала, чего вам следует и не следует ожидать. Я не говорю, что у нас с Фридрихом не будет детей совсем — их не будет в ближайшие годы. Мы знаем, чего хотим от своей семьи, и для достижения поставленной цели нам предстоит ещё много работы. Мы приведём в этот мир новую жизнь только когда будет уверены, что не сломаем её.

Её спокойная речь, произнесённая без единого скачка тона, ввела мать в такое для неё редкое состояние полной растерянности и молчания. Женщины сидели так, глядя друг на друга, минуты две — и вдруг Фридрих с удивлением заметил, что глаза его матери блестят от слёз.

— Ох, моя дорогая…

Настоящая Арабелла, всё это время молча стоявшая рядом с ним, аккуратно взяла его за руку и потянула Фридриха прочь из воспоминания.

— Дальше не было ничего, стоящего внимания, — пояснила Арабелла, отступая от Омута памяти. — Лишь много сожалений и слёз. Впрочем, по итогу ваша мать согласилась оставить нас с вами в покое и не поднимать больше тему продолжения рода.

Фридрих слушал её и не находил слов. Эта женщина способна творить чудеса.

— Признаю своё поражение, вы справились блестяще, — сказал он, не скрывая улыбку. — Спор есть спор. Итак, чего вы хотите, Арабелла?

— Я хочу, чтобы в наших отношениях появилась одна ложь.

Фридрих вскинул бровь.

— О чём вы?

— Это… — Арабелла запнулась, и Фридрих впервые увидел румянец смущения на её щеках, — это может показаться вам странным и неуместным, однако, пожалуйста, не отказывайтесь сразу.

— Я ведь обязался исполнить любое ваше желание в случае проигрыша. Говорите.

— Я хочу, чтобы мы притворились, что любим друг друга, — Фридрих удивлённо посмотрел на неё и открыл было рот, но Арабелла не дала ему времени сказать ни слова. — Пожалуйста, дайте мне закончить. Вы знаете, Фридрих, что в моей семье между родителями нет любви, как нет её и в вашей. Это, а также бездушность, в которой нас взращивали не людьми — наследниками влиятельных родов, сделало нас такими, какие мы есть сейчас: закрытыми от мира, думающими лишь о выгоде и ненавидящими людей, которые произвели нас на свет. Вы можете решить, что во мне говорит женское начало, но я не хочу, чтобы наши дети выросли так же, как мы, думали так же. Не хочу казаться сыну фарфоровой статуэткой или назойливым насекомым, а дочь учить лишь тому, как удачно выйти замуж. Я хочу…