Но губы и руки Имидио вдруг исчезли, а он сам отлетел, едва не упав.
— Не смей ее трогать! — прорычал Виэльди.
— Нет-нет, подожди! — тот выставил вперед ладони. — Я же не просто так! Я хочу взять ее в жены! Я не беден, ты знаешь. И я люблю твою сестру, поверь!
— Она не для тебя! Каудихо подтвердит! Убирайся! Сейчас же!
Имидио убрался. Виэльди подождал, пока его силуэт растворится во тьме, и воззрился на Данеску.
— Тебе что, все равно с кем? — процедил он.
— Не твое дело! — выкрикнула она. — Я же уеду в Империю, и мы не увидимся, помнишь? Так какая тебе разница?!
— Меня волнует честь рода.
Ну и как после этого не расхохотаться ему в лицо? Данеска расхохоталась.
— Честь рода?! Правда?! Да ты сам себе ве…
Она не договорила: Виэльди схватил ее за плечи, тряхнул, а потом притянул к себе и заткнул рот поцелуем. Лишь на миг выпустил ее губы, чтобы сказать:
— Ты моя! Ясно?
Куда уж яснее… И все же: что они делают? Он — брат, она — сестра. Прокляты, они прокляты!
Его запах, его тело, его дыхание — она не в силах противиться и не хочет противиться. Брат? Ну и пусть!
Руки сами легли на его плечи, губы сами ответили на поцелуй, бедра прижались к его бедрам.
В этот раз Виэльди не стянул с нее одежду — сорвал, и не ласково, а грубо опрокинул Данеску на спину, затем перевернул на живот и, подсунув под нее руки, сжал грудь.
— Ты моя… — снова прошептал он.
Запустив пальцы в ее волосы, Виэльди схватил несколько прядей, потянул на себя, потом раздвинул ее ноги — горячие пальцы защекотали внутреннюю часть бедер, переместились к промежности и — оказались в ней. В животе ныло, и тянуло, и было так жарко и сладко, что Данеска не сдержала стон. Хотелось тотчас раствориться в грубой нежности…
Но что такое они творят?! Еще чуть-чуть — и Виэльди возьмет ее! Собственную сестру! Нет! Этого не должно случиться!
Она забилась под ним, закричала, но, кажется, это его только раззадорило. Он раздвинул ее ноги еще шире и — вошел. Пронзил! О!
— Прекрати! — взвизгнула Данеска. — Что ты делаешь?.. Что мы делаем?.. Ты же брат!
Последнее слово подействовало, как заклинание: он ее отпустил. Тяжесть мужского тела исчезла, Данеска кое-как натянула на себя одежду и, повернувшись, заставила себя посмотреть на Виэльди. Он сидел напротив, уронив голову на руки.
— Прости… Не знаю, что на меня нашло. Пьяный настой, наверное… И еще этот твой танец! Прости…
— Это так… так неправильно… — пробормотала Данеска и вдруг выпалила: — Кажется, я тебя люблю! Не как брата, понимаешь?! — из глаз покатились слезы, и она закрыла глаза руками. — Что же мне теперь делать?
Виэльди сжал ее лицо в ладонях и приник своим лбом к ее.
— Я не знаю, что нам делать, не знаю… — Как же Данеска была ему благодарна за это «нам»! — Я никогда не смогу видеть в тебе только сестру. Ты не посмотришь на меня, как на брата. Но то, что случилось… мой поступок, твои слова… это ошибка, и она не должна повториться.
— Мы прокляты, да?
— Теперь-то уж точно, — он горько усмехнулся, встал и подал Данеске руку, помогая подняться. — Тогда, в первый раз, мы хотя бы не знали…
— Но раз мы все равно уже прокляты, то и терять нечего! — она прищурилась, подалась вперед. — Мы можем…
Виэльди ее прервал:
— Можем что? Любить друг друга? Но разве я смогу после этого отпустить тебя в Империю?
— А ты не отпускай!
Виэльди посмотрел на нее долгим взглядом, покачал головой, и Данеска без слов догадалась, о чем он подумал: если отец решил отдать дочь имперцу — отдаст, и никто ему не помешает. Никто не переубедит каудихо, если он уверен в своем решении. А он уверен.
Джефранка сидела на скамье, до боли сцепив пальцы и сжав зубы. Лицо ее при этом ничего не выражало, ни один мускул не дрогнул — чтобы знать это, не нужно смотреть в зеркало: маска, по недоразумению называемая лицом, всегда неподвижна. Даже если сердце сжимается от горя, радости или страха…
— Все, хватит, — Джефранка положила руку на гребень, которым Руниса — доверенная служанка, расчесывала ее волосы.
— Больно, госпожа? — спросила та с участием.
— Не больше, чем обычно. — Длинные кудрявые волосы — тонкие, но густые, всегда доставляли немало хлопот. — Просто больше не могу сидеть!
Да что там сидеть, дышать и то было невмоготу! Привычная комната казалась чужой, даже враждебной. Серые сумерки вползали в широкое окно, высвечивали громаду камина и темную глыбу стола, стелились по мохнатому ковру к кровати, сейчас похожей на спящее чудовище. Всего один яркий всполох скользнул по стене, коснулся старого портрета матери — ее глаза вспыхнули, будто от злости, и угасли вместе с лучом: теперь она взирала на дочь с привычно мрачным неодобрением.
— Пора зажечь свечи…
Джефранка подошла к зеркалу, вгляделась в отражение, в который раз пытаясь отыскать на лице хоть какие-то признаки жизни, но их, как всегда, не было: не изогнулись брови, не наморщился лоб, не искривились губы.
А чего она ожидала? Если уж боль из-за гибели отца не исказила черты, то и ненависть к его убийце не исказит.
— Моя княжна, ну не терзайся ты так!
Руниса поставила свечи на стол и всплеснула руками. Джефранка видела ее в зеркале — расстроенную, испуганную, как всегда полную сочувствия. Как просто читать чужие лица! А вот по ее лицу никто ничего не угадает…
