Дети Розы - [35]

— Чехи? Да, мы им сочувствуем, ну конечно, сочувствуем. Но раз они не сопротивляются, раз они не готовы умереть…

— А по-вашему, в тысяча девятьсот семидесятом русские не подумывали о том, чтобы послать сюда танки?

Лялька почувствовала ладонь Константина на своем колене. Но не пошевельнулась. Как только она сможет твердо стоять на ногах, она встанет и отыщет туалет. А пока она позволила осторожным пальцам делать свое дело. Позже. С этим она разберется чуть позже.

— Мы, поляки, совершенно обезумели, — говорил старый драматург поэту, пока рука Константина забиралась все выше под Лялькину юбку. — И в этом наше преимущество как нации.

Все дружно закивали.

Тут Константин обратился к столу с речью, и неожиданно для Ляльки приковал ее внимание. Тадеуш упомянул роман старого еврейского автора, который собирался экранизировать, а Константин тем временем рассказывал историю об одном из своих друзей.

— Во время войны, если верить его словам, он вступил в немецкую армию. Вот так вот. Когда все закончилось, в Восточном Берлине какой-то человек средних лет узнал его. «Не вас ли я встречал в Варшаве?» — спросил его немец. «Ja, natürlich, — сказал мой приятель. — Мы встречались там в офицерском клубе». — «Вы, еврей, в немецком мундире?» — «Разумеется, — ответил мой друг, — ведь если бы не этот мундир, я не стоял бы теперь перед вами».

Лялька не смогла рассмеяться вместе со всеми. Она встретилась взглядом с Тадеушем — он сидел напротив. Ей показалось, что между ними проскочила искра взаимопонимания.

Однако Константин не унимался. Похоже, его не смутило, что Лялька убрала его руку со своего колена.

— Как-то раз у нас была масса неприятностей, — продолжил он. — В нашем театре не допускался даже намек на антисемитизм. Помню, мы хотели поставить одну английскую пьесу. Там есть такой персонаж, Гольдберг. И цензура захотела, чтобы мы изменили его имя. И убрали кое-какие реплики. Мы пытались спорить.

— С самими собой, — заметил Тадеуш с другого конца стола.

— Да, мы спорили. И в конце концов настояли на своем. Мы сказали: автор пьесы — еврей. Режиссер, который хочет поставить эту пьесу, — еврей. А вы будете нам рассказывать, что такое антисемитизм?

— Да, я помню эти времена, Константин, — заметил Тадеуш.

— Ну да, ты со своими швейцарскими деньгами. Тебе-то не все ли равно, какие времена?

Внезапно осмелев из-за размолвки двух поляков, Лялька сказала:

— Вчера я искала Еврейский театр, но он исчез.

— Переехал. Всего-то переехал, — поспешил с ответом Константин. — Мы, знаете ли, субсидируем его больше любого другого театра.

— У них нет другого выхода, зрителей-то почти не осталось, — пояснил Тадеуш, глядя в глаза Ляльке.

— Приходится обеспечивать и синхронный перевод, — раздраженно сказал Константин. — Но это, разумеется, прекрасная традиция.

— Каминская уехала в Израиль, — вставил немецкий поэт.

Теперь все поняли, кто Лялька такая. Она это почувствовала. И поймала на себе укоризненный взгляд Кейти. Все с некоторым беспокойством следили, как она осторожно поднимается со своего места.

— Я всего лишь хочу, — сказала Лялька, стараясь четко выговаривать слова, — найти дамскую комнату.

Зеленые стены. Латунный замок. Дверь закрыта. По счастью, в этом грязноватом помещении она одна. В горле клокотало. Ляльку вырвало в раковину. Угораздило же ее так напиться. Но, по крайней мере, думала она, руки-ноги меня слушаются и боль только в основании черепа; по крайней мере, теперь я буду вести себя благоразумно. Она несколько раз ополоснула лицо холодной водой. Глаза еще немного болели, когда она ими двигала. Она причесалась. Поджала губы. Если подкрасить губы, решила Лялька, будет только хуже. И вернулась — не без малообоснованной уверенности в себе.

— Иди сюда, — подозвала ее Кейти.

Лялька села между подругой и Тадеушем.

Он ласково заговорил с ней.

— Послушайте, — сказал он, — быть поляком тоже нелегко. Моя мать умерла в женском концлагере. Я стараюсь не думать об этом. Моих братьев повесили здесь, в Варшаве. Но мы пьем водку и смеемся. Так-то.

— А что нам остается делать? — сказал драматург. — Вы видели эти лагеря? В них умерло и шесть миллионов поляков. Вы это знали?

— Я не видела лагерей, — ответила Лялька. — Только на фотографиях. Они всем известны, эти снимки. Но может быть… — Она сделала паузу. — У нашей семьи был дом в Кракове. Я знаю адрес. Хочу поехать. Своего рода дань уважения… Вот и все.

— Когда вы отправляетесь? У вас машина? — спросил Тадеуш. — Я вас отвезу. Мне все равно нужно ехать на юг. А может быть, полетим?

— Мне бы хотелось на машине, — сказала Лялька. И беспомощно посмотрела на Кейти. — Но я бы не хотела мешать твоим планам.

Кейти едва заметно подмигнула левым глазом, и Лялька поняла, что, сама того не зная, сослужила подруге службу.

— Сначала чувства, потом дела, дорогая, — сказала Кейти с простонародным выговором.

— Значит, завтра едем на юг.

— Вы действительно туда собирались? Или это ради нас? — в голосе Ляльки сквозило сомнение.

— Я хочу поехать, — твердо сказал Тадеуш. Стопки снова наполнили водкой. Лялька взяла свою, но пить не стала.

— Целых пять часов до Кракова? Да он с ума сошел. Ты посмотри на карту: там даже и гор никаких нет.