Дети разлуки - [13]

Затем он перевернул коробку вверх дном и потряс. На детскую одежду, разложенную на столе, упал заклеенный конверт. «Для Серопа», – было написано на нем круглым красивым почерком. Он вскрыл его и стал читать письмо:

Пасадена, Лос-Анджелес, 7 декабря 1937 года

Дорогой Сероп,

мы с радостью узнали о рождении твоих детей! Джерри и я сердечно поздравляем тебя и твою жену.

Прошу тебя, прими эти скромные подарки в знак моей искренней привязанности к вам. Надеюсь, что они вам понравятся. Пальтишки я сшила специально побольше размером, чтобы мои манчук[14]могли надеть их еще будущей зимой.

Дорогой Сероп, ты найдешь в посылке книгу. Это писатель армянского происхождения, Уильям Сароян, его родители переехали в Америку много лет назад. Этот сборник его рассказов пользуется здесь огромным успехом, американцы высоко оценили его человечность и чуткость. Я искала англо-греческий словарь, чтобы положить вместе с книгой в посылку, но, к сожалению, пока не нашла. Надеюсь выслать со следующей посылкой. Мне очень хотелось бы, чтобы ты и твои дети выучили английский язык, он мог бы вам пригодиться.

Желаю, чтобы у тебя все было хорошо с работой. На твоем месте я бы осторожнее относилась к участию в собраниях рабочих, там могут быть доносчики, которые потом все передают хозяину.

На этом заканчиваю и поздравляю тебя и твою семью с Рождеством. Джерри говорит, что ему повезло, что он на мне женился, потому что так он может праздновать Рождество два раза, 25 декабря и 6 января, в день армянского Тзенунд[15].

Мне вас не хватает. Крепко обнимаю,

Мириам.

– Ой, а ведь и правда, почти Рождество, – сказала Сатен, будто только что очнулась от прекрасного сна.

– Да, любимая, – ответил Сероп, обнимая ее и целуя в нос. – С Рождеством!

2

Венеция, 1952 год

Большая группа молодых людей с высоко поднятыми головами энергично шла по мостовой. Она была похожа на темную змею или сороконожку, передвигавшую свои лапки с одинаковой скоростью и в одном и том же направлении. Поднималась на мостики и спускалась, уходила вперед и поворачивала в сторону, но ее форма оставалась неизменной. Никому не позволялось сбиться с шага, отвлечься.

– Мама, смотри! – Маленькая девочка удивленно показала пальчиком.

Мать остановилась. Молодые люди быстро обошли ее, мягко ступая.

– Эти армяне… – проворчала женщина себе под нос, разглядывая каждого, пока они проходили мимо.

Студенты шли колонной по двое. Напомаженные волосы блестели на вечернем солнце. Воротнички рубашек были кипенно-белыми, серые брюки безукоризненно отутюжены, со стрелкой. На бортах синих пиджаков отличного покроя красовалась золотая эмблема.

– Что там написано? – поинтересовалась девочка.

Женщина наклонилась и прямо посмотрела в ее зеленые глаза, нетерпеливо желающие все знать и понимать. А та улыбнулась, показывая молочные зубы и дырку от выпавших резцов.

– Это название их школы, детка, «Мурат-Рафаэль».

– Муратафаэль, Муратафаэль… – запела девочка.

Мать подняла голову и указала взглядом на монаха в начале колонны, который с трудом поспевал в ногу:

– Видишь падре, того, что в шляпе? Это один из их преподавателей.

Девочка наморщила носик, будто ей что-то не понравилось.

От ледяного порыва ветра зарябила водная гладь канала, окрасившись в цвет старинного серебра. Лодка заскрипела об опору, к которой была привязана. На севере край неба покрывался темными облаками.

Женщина поспешно поправила шарфик на шее у девочки.

– Все, теперь пойдем! – сказала она. – Скоро совсем стемнеет. – И потащила девочку прочь, взяв ее за руку.

– Бакунин!

Микаэль повернулся к товарищу, который звал его по прозвищу, полученному в колледже. Ему нравилось прозвище, потому что это было имя его любимого философа, и потом, он уже привык. В сущности, здесь у всех были прозвища. Например, парень, который его позвал, был известен как Азнавур, и, уж конечно, не из-за своего красивого голоса. Азнавур, при рождении Эмиль Мегоян, был сыном богатого владельца ресторана в Марселе. Сейчас они возвращались из кинотеатра в Санта-Маргерите, где обычно проводили воскресные вечера. Как всегда, их сопровождал отец Кешишьян, преподаватель языков и богословия. Он учил их армянскому, обязательному в колледже языку, а также итальянскому, английскому и французскому. Благодаря ему большая часть студентов хорошо изъяснялась на нескольких языках.

– Спорим, он вор, – зашептал Микаэлю Азнавур, кивая головой на Дика, их товарища, шедшего впереди.

Дик был долговязым юношей, мускулистым и проворным, как атлет. Он был сыном армянского промышленника из Детройта, впрочем, все они были армянами, отпрысками семей, желавших вырастить их в уважении к своим национальным традициям.

– Спорим? – настаивал Азнавур.

Микаэль скривил рот.

– Смотри, мы почти у цели! – тихо предупредил его друг.

В нескольких метрах впереди была лавка зеленщика с двумя выставленными снаружи лотками. Они были полны свежих фруктов и овощей, аккуратно разложенных и манящих. Студенты проходили мимо и уже почти миновали входную дверь в лавку, в глубине которой хозяин обслуживал клиента, когда Дик протянул руку, молниеносно схватил яблоко из корзинки и спрятал себе в карман.