Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [22]

Сейчас нет обязательного экзамена по литературе и, соответственно, нет строгого перечня тем, которые обязан усвоить и воспроизвести каждый выпускник, да и вообще как‑то ослаблен контроль за содержанием литературного образования. А бредовые высказывания некоторых государственных людей о том, какие именно убеждения должна воспитывать классическая литература и какие произведения классиков признать пригодными для воспитания, а от каких следует юношество уберечь, можно не учитывать. В этих условиях учителю самому предстоит решать, какие историко-литературные и биографические сведения и теоретические понятия он сообщит девятиклассникам в связи с изучением лирики. Вопрос о том, считать ли произведение реалистическим или романтическим, во многих неочевидных случаях представляется мне праздным. Рассматривать каждое стихотворение прежде всего как источник сведений о правильном или не вполне правильном мировоззрении поэта тоже, по-моему, не стоит. И уж совсем бесполезно запоминать формулировки идейного свойства: поэт восстает против светского общества и обвиняет его в смерти Пушкина, упрекает свет в бездушии, говорит о беде и вине своего поколения, выражает любовь к природе.

Для меня очевидно, что самое главное – сделать так, чтобы ученики, не теряя из виду целого, пропитались каждым отдельным стихотворением и как можно более полно восприняли его. А для этого надо, чтобы оно целиком и частями не раз прозвучало на уроке, чтобы можно было посмотреть на него под разными углами зрения, чтобы было над чем поразмыслить и чему удивиться.

Начнем со стихотворения, которым нередко открываются лермонтовские сборники и изучение которого традиционно предваряется рассказом о дуэльной истории и гибели Пушкина. Прочитав «Смерть Поэта»[49], спросим учеников, уверены ли они, что это действительно о Пушкине, ведь ни одно имя не названо. Вероятнее всего, услышим в ответ, что «сомненья нет»: узнается и Дантес, иностранец, для которого Россия – «земля чужая», и поэт, который «пал… поникнув гордой головой» (вспоминается «Памятник» с «главою непокорной»[50]), и причина дуэли (поэт – «невольник чести», «оклеветанный молвой»), и Ленский, герой «Евгения Онегина» – «добыча ревности глухой».

Можно ли утверждать, что Пушкин в стихотворении Лермонтова описан «как тот певец», и насколько это уподобление соответствует тому, что знают девятиклассники о личности и судьбе Пушкина и о Ленском? На первую часть вопроса обычно получаем ответ утвердительный; ученики замечают и прямые отсылки к роману («Убит!.. К чему теперь рыданья…» – «Убит!.. Сим страшным восклицаньем // Сражен…»[51], и стилистические соответствия («Угас, как светоч, дивный гений, // Увял торжественный венок» – «Дохнула буря, Цвет прекрасный // Увял на утренней заре, // Потух огонь на алтаре»[52]). Герой стихотворения назван певцом, его образ формируют, среди прочих, эпитеты «мирный», «простодушный» (ср. о Ленском: «И песнь его была ясна, // Как мысли девы простодушной, // Как сон младенца, как луна // В пустынях неба безмятежных…[53]»; «Свою доверчивую совесть // Он простодушно обнажал»[54]).

Вторая часть вопроса может вызвать споры. Но вообще‑то девятиклассники обычно чувствуют, что не так‑то много общего между одиноким романтическим певцом, ведущим борьбу со светом, и Александром Сергеевичем Пушкиным, автором «Медного всадника», «Капитанской дочки» и стихотворений тридцатых годов, историком и издателем… И, кажется, простодушная доверчивость не была для него характерна. Но и Ленский в лермонтовской трактовке совсем не похож на героя романа Пушкина, который изображен любовно-насмешливо, а не «воспет» и к тому же сражен вовсе не безжалостной рукой. В стихотворении Лермонтова нет и следа мудрой пушкинской сложности и связанной с нею неоднозначности стилистической. В «Евгении Онегине» слова из поэтического словаря Ленского появляются сначала в почти пародийных «стихах на случай»: «А я, быть может, я гробницы // Сойду в таинственную сень… Придешь ли, дева красоты, // Слезу пролить над ранней урной…»[55]. А потом подобными же словами, но с полной трагической серьезностью сказал Пушкин о гибели юного поэта: «Младой певец // Нашел безвременный конец!»[56].

Лермонтов же как будто и знать не хочет этой сложности, он воспроизводит (чтобы потом еще не раз повторить) обобщенную ситуацию «поэт и толпа», причем не по‑пушкински, с презрительным превосходством поэта над «чернью тупой» или со снисходительной насмешкой над ее «детской резвостью», а по-другому, с торжеством толпы, гонениями на поэта или его гибелью.

Можно спросить, какая часть стихотворения самая непонятная или где сильнее всего выражено чувство, – и ответ будет, скорее всего, один; на заключительных 16 строках, обращенных к высшему свету, следует остановиться особо. Кто‑то расслышит в них пророческое, торжественное, уверенное обличение, кто‑то – почти отчаянный, захлебывающийся крик (попросим учеников прочитать конец стихотворения и так, и эдак). Но все равно не удастся до конца распутать и отчетливо осознать, какой конкретный смысл стоит за «пятою рабскою», «прославленными известной подлостью», «потомками, поправшими обломки», «обиженными игрою счастия» (хотя самый общий комментарий все-таки понадобится). Непонятна и синтаксическая структура: дважды «вы» сопровождается развернутыми уничижительными определениями – и предложения пресекаются; только на третий раз это «вы» обретает сказуемое («Таитесь вы под сению закона…»).