Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [21]

.

Эта мысль, высказанная по поводу широко отмечавшегося 200‑летия со дня рождения Пушкина, может, и справедлива для кого‑то, кого мы прежде называли «широкими читательскими массами», что бы это ни значило. Но ведь и до этого срока герои Зощенко и Булгакова не очень‑то представляли себе, кто такой этот самый Пушкин, и не только невезучий жилец коммунальной квартиры («Ну – пущай он гений. Ну – пущай стишки сочинил: “Птичка прыгает на ветке”») или председатель жилтоварищества, но и поэт, с искренним недоумением воскликнувший перед памятником на Тверском бульваре: «Ну, что он такого особенного написал. Не постигаю!» А с другой стороны, у многих учителей есть ученики, по‑настоящему увлеченные творчеством поэта. И это не просто готовность прочитать всего «Евгения Онегина», чтобы, «себе присвоя чужой восторг, чужую грусть»[47], найти союзницу в Татьяне и решительно написать любовное признание однокласснику или с помощью Онегина укрепиться в подростковом праве «в душе… презирать людей»[48] – для такой цели гораздо больше подходят произведения попроще и похуже. Нет, нам случалось слышать простое, умное и уместное цитирование пушкинских стихов, которые не было задано учить наизусть, и серьезные споры об «Арионе», «Пиковой даме», «Скупом рыцаре»; видеть хорошие сочинения и исследовательские работы о Пушкине школьников старших классов. И на прямой вопрос: «Уже засушенный классик или живой поэт?» – многие ученики отвечали твердо и не без удивления: «Конечно, живой».

Затем пришла пора проверки другого великого поэта: исполнилось 200 лет со дня рождения М.Ю. Лермонтова.

С «Героем нашего времени» все обстоит благополучно. Дети (разумеется, не все, а те, кто умеет читать относительно длинные произведения) по‑прежнему бывают увлечены и сюжетами новелл, составляющих роман, и личностью Печорина, чьи парадоксальные афоризмы о дружбе, любви и счастье, чья победительность и демоническая грусть обычно находят горячий отклик. Другое дело, что при этом философский, конкретно-исторический и многие другие аспекты не очень‑то занимают школьников, но дальше уже пусть учитель думает, что и как нужно добавить.

По моим ощущениям, и стихи Лермонтова легче полюбить детям, чем пушкинские, или, лучше сказать, у Лермонтова больше стихотворений, которые естественно и прочно входят в детское сознание: коротких, певучих, грустных, таинственных и в общем прозрачных – во всяком случае, почти без непонятных отвлеченных или устаревших слов. И если не опоздать, то с материнского или учительского голоса запоминаются без анализа и комментариев и «Утес», и «Горные вершины», и «Русалка», и «На севере диком…», и «Выхожу один я на дорогу» (хотя бы начальные восемь строк), и «Парус» – по крайней мере первое четверостишие. Потом, в 9‑м классе, мы расскажем ученикам про романтизм, про мотив одиночества и про ритмическое богатство, и может так случиться, что примеры они смогут привести сами – если учителя начальной школы и родители не опоздали.

Кстати, о ритмическом богатстве. Наверное, не случайно то, что среди любимых детьми стихотворений преобладают написанные трех- или пятистопным хореем или трехсложными размерами. Спотыкающийся, не вполне обычный ритм (разностопный амфибрахий) вместе с соблазнительной горечью содержания привлекает подростков в стихотворении «И скучно и грустно». Они в состоянии бывают расслышать ту особую завораживающую музыку некоторых лермонтовских сочинений, которую, как известно, подхватила последующая поэзия. (Молодой Фет, подпавший под обаяние «Горных вершин», спустя два года после того, как этот перевод из Гете был опубликован, отозвался на него трехстопным же хореем (с чередованием мужских и женских рифм) стихотворений «Облаком волнистым» и «Чудная картина», а уж сколькими шедеврами продолжена жизнь пятистопного хорея после «Выхожу один я на дорогу», и говорить не приходится.)

Стихотворения же общественного содержания, такие как «Смерть Поэта», «Поэт», «Как часто, пестрою толпою окружен», «Дума», – более длинные, с резкими интонационными переходами от презрения к открытому лиризму или от восторга к обличению, гневные, саркастические, полемические, со сложным синтаксисом, ораторским звучанием, написанные преимущественно разностопным ямбом – воспринимаются с трудом и требуют от учителя специальных усилий.

Надо заметить, что и методически изучение лирики Лермонтова разработано хорошо и основательно (мне больше всего помогли когда‑то книга З.Я. Рез «М.Ю. Лермонтов в школе» и статьи Л. Айзермана), и литературоведческие работы разных лет очень много могут дать учителю. Но ведь время не только отодвигает от нас эпоху написания стихов, не только делает менее понятным их поэтический язык, но и изменяет наше представление о целях преподавания литературы вообще и лирики в частности, а также порождает новые связи произведения с изменившейся действительностью. А значит, и размышления, и педагогические поиски не могут прекратиться. Собственно, я и хочу рассказать, какой разговор может получиться с теперешними девятиклассниками о некоторых трудных стихотворениях Лермонтова.