Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [18]
И звучат эти две строчки по-особому: только в них, впервые за все стихотворение, появляется энергичный звук «р» в слове «друг» и вместе с этим словом повторяется. А какие звуки были заметнее всего раньше? В первых двух строчках сначала обволакивающие, вязкие стечения согласных БЛ, МВ, ЛН, потом труднее произносимые ЛЬФСТ, ТВД; в четвертой – опять трудное ТЬФП, но в целом звучание становится более легким, почти певучим, только в пятой строчке послышался мгновенный конский топот – КТО‑ТО, так что мы догадываемся, что не пеший, а конный, за миг до того, как узнаем это из слова «скачет». Дальше такого скопления согласных почти не встречается, в шестой строчке их всего на одну больше, чем гласных, – в полном соответствии с характером совершаемого – стало просто и ясно (и грустно), и вот этот прорыв-взрыв: «друг, друг».
(Примечание-отступление. Звуковое восприятие стихотворения – дело довольно субъективное. В доказательство этой нехитрой мысли приведем фрагмент из работы профессионального филолога А.М. Ранчина, где из наблюдений над звуковым строем этого же произведения делаются совсем другие выводы.
В стихотворении выделяются два звуковых ряда. Первый – аллитерация на «л», оформляющая мотив дали (звук «л» содержится в словах «даль» и «пыль», и он является опорным согласным в рифме «дали – пыли»): «Облаком волнистым // Пыль встает вдали <…> Не видать в пыли! <…> На лихом коне. // Друг мой, друг далекий». Второй ряд – аллитерация на «д», оформляющая мотив привязанности к «другу» и разлуки: «Друг мой, друг далекий». Оба ряда – ассоциирующийся с разлукой и ассоциирующийся с близостью – «дружбой» – пересекаются в словах «даль» и «далекий»[41].)
А какие выводы сделает читатель, увидевший два таких разных анализа одного и того же? Может сделать вывод обидный: значит, все это выдумки, пустое занятие для праздных умов; каждый говорит, что хочет, ничего объективного здесь нет. Но может сверить чужие выводы со своими ощущениями. Одним интересны несколько умозрительные связи, не воспринимаемые непосредственно, а установленные в результате размышлений, другим – именно ощущения, причем возникающие не столько при слушании, сколько при произнесении вслух и удивительным образом подтверждающие и даже обогащающие понимание, полученное непосредственно из значения слов. Важно, что два разных рассуждения о звуках стихотворения не противоречат одно другому, оба слышат в них музыку привязанности и разлуки.
Значит, на вопрос о том, как связаны две последние строки со всем предыдущим, можно ответить примерно так. Оказывается, за этим вглядыванием в пыльное облако – неназванная тоска по другу или возлюбленному (а может, героиня – женщина и думает о возлюбленном), ожидание, кратковременная надежда и – нет! – такой силы разочарование, что прорывается прямое, открытое – хотя все равно неназванное – чувство.
«А может, ничего этого нет, а просто поэт сидит себе, скучает, смотрит в окошко, а потом вспоминает про друга», – сказала одна девочка. С этим согласиться нельзя. Так можно подумать, только если не дочитать до конца или не знать, что в стихотворении важно каждое слово и не только слово. А еще так заявляют, если отчего-либо вообще не хотят говорить про чувства, или не верят поэтам, или не доверяют учителю и нарочно вредничают и перечат – но тогда нельзя говорить о стихах и любой анализ бесполезен.
А если есть пусть не духовная жажда, но хотя бы любопытство, то разговор стоит продолжить. Зачем, если мы уже ответили на главный содержательный вопрос? Затем же, зачем вслушивались в звуки, – чтобы убедиться и насладиться. Наслаждению не противоречат даже математические подсчеты; перефразируя Пушкина, скажем, что поверять арифметикой гармонию интересно и приятно, при этом разъятия музыки как трупа не происходит.
Стихотворение, в которое мы вчитываемся, не просто короткое – оно очень короткое, всего 8 строчек, 25 слов, за вычетом служебных – 20, и на этом маленьком пространстве очень заметны повторы слов или корней – их 5: пыль – в пыли (2–4); конный – на коне (3–6), не видать – вижу (4–5), друг – друг (7–7), вдали – далекий (2–7). Получается, что не участвуют в повторах только 1‑я и 8‑я – крайние строчки! Такая симметрия. А самая насыщенная повторами строчка – предпоследняя. Но интереснее понять, как мы воспринимаем эти повторы, каков их смысл в каждом случае. У нас в запасе на почти все случаи жизни есть, конечно, фраза об усилении выразительности, но она именно из‑за своей универсальности ничего нам не дает и, по-честному, ничего не значит. Будем разбираться подробнее.
Слово «пыль» с его вполне бытовым смыслом, повторяясь, не придает стихотворению новой глубины и значительности, здесь повтор только усиливает ощущение «непоэтичности», непреднамеренности речи, когда незачем даже другое слово искать, чтобы избежать тавтологии. Примерно такое же впечатление производят пары «не видать – вижу», «конный – на коне», с той только разницей, что первая из них показывает, при сохранении корня, изменение ситуации. Прямой повтор слова «друг» – единственный полный, буквальный повтор (то же слово и в той же форме) – конечно же, вместе с другими уже названными средствами делает финал стихотворения напряженно-эмоциональным. А как осмыслить возвращение корня «даль», встретившегося впервые во второй строке и снова появившегося во второй от конца? Этот корень теперь наполняется новым смыслом, раньше он говорил только о пространстве, а теперь и о пространстве, причем неизмеримо большем, чем расстояние от наблюдателя до пыльного облака, и о чувстве – об одиночестве героя, о горечи разлуки, о желании встречи, преодоления этого расстояния хотя бы мысленно.
