Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [16]

Проклятая!

Что же, и этого не хватит?

Скоро криком издерется рот.

Слышу:

тихо,

как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот, —

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы —

большие,

маленькие,

многие! —

скачут бешеные,

и уже

у нервов подкашиваются ноги![34]

Легко представить себе бешеную пляску каких‑то существ. Но кто они? Может, надо искать, что подставить вместо слова «нерв», то есть расшифровать метафору? В действительности тут работает совсем другой механизм: в приведенном отрывке содержится не загадка, а словно бы неправильная разгадка всем известной языковой метафоры «нервы расходились». Такой прием называется «реализация метафоры». Мы видим отчаянный танец и его последствия – «рухнула штукатурка в нижнем этаже», – и это всего лишь способ через материальное сказать о чувстве: вот как сильны и необычны, исключительны переживания героя. Вероятно, нетрудно догадаться, откуда взялся образ в «Прозаседавшихся» – «сидят людей половины» – и с какой целью здесь использован этот прием, нередко встречающийся у В. Маяковского.

Что в имени…

Стихотворения, процитированные в предыдущем разделе, снабжены названиями-подсказками («Гроза мгновенная навек», «Дождик», «Дальние руки»), но я не стала называть их сразу, чтобы мы убедились: эти метафоры можно понять и без подсказок. Правда, так бывает не всегда.

Вот стихотворение Ф. Тютчева с пропущенным названием:

Среди громов, среди огней,

Среди клокочущих страстей,

В стихийном, пламенном раздоре,

Она с Небес слетает к нам —

Небесная к Земным Сынам,

С лазурной ясностью во взоре —

И на бунтующее Море

Льет примирительный елей[35].

Те, кому это стихотворение неизвестно, предположили разное: что Она – молния, радуга, доброта, красота… Первые два ответа отметем сразу. Молния, хоть и появляется «среди громов», но сама «огонь», а не «среди огней», и к тому же море от вспышки молнии не успокаивается. А радуга как будто знак покоя, но возникает не во время грозы, а после, и мы помним, что в ней все семь цветов спектра, и назвать только лазурь, говоря о радуге, – значит нарочно сбить с толку. Речь здесь идет не о мире природы, а о мире людей, «земных сынов», и их страстях, да и заглавные буквы – сигнал разговора о каких‑то духовных явлениях. Можно представить себе и Красоту, которая спасает мир, и небесную Доброту – ничто этим предположениям не противоречит. Но стихотворение названо «Поэзия». Не придав значения названию, мы ничего в этом стихотворении не поймем.

А в следующем (к размышлениям о нем меня подтолкнула лекция бывшей ученицы, кандидата филологических наук Елены Островской) и название, кажется, не помогает.

Идеал

Тупые звуки вспышек газа

Над мертвой яркостью голов,

И скуки черная зараза

От покидаемых столов,

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия[36].

Кажется, и нам предстоит «решать… ребус». Это о вещах или об идеях? Сразу о чувствах (не зря же здесь существительные «скука, зараза, тоска» и прилагательные «тупой, мертвый, черный, зеленолицый, постылый») или опосредованно, через материальные предметы, которых тоже названо немало: вспышки газа, головы, столы, страницы? Наверное, сначала эти предметы должны сложиться в какую‑то картинку. Где много столов, людей со склоненными головами, страниц (книг)? В читальном зале. С ярким мертвенным светом газовых ламп. Если бы поэту хотелось подсказать нам, как понимать первый, «вещный» план этого стихотворения, он так и озаглавил бы его – «В читальном зале» или «В публичной библиотеке». Но он поверил, что это мы сможем понять сами, и выбрал другое название, которое после прочтения стихотворения воспринимается как горько-ироническое: идеал здесь предстает не прекрасной мечтой, не воодушевляющим совершенством, а чем‑то отвлеченным, обрекающим человека на мучительный, тоскливый поиск на «выцветших страницах» книг.

Попросту говоря

А теперь вернемся к началу и вспомним первое стихотворение о томительной муке.

Я помню длительные муки:

Ночь догорала за окном;

Ее заломленные руки

Чуть брезжили в луче дневном.

Вся жизнь, ненужно изжитая,

Пытала, унижала, жгла;

А там, как призрак возрастая,

День обозначил купола;

И под окошком участились

Прохожих быстрые шаги;

И в серых лужах расходились

Под каплями дождя круги;

И утро длилось, длилось, длилось…

И праздный тяготил вопрос;

И ничего не разрешилось

Весенним ливнем бурных слез.

В стихотворении перемежаются картины жизни города за окном и строки о тяжелом душевном состоянии героя. В начале второй строфы прямо сказано о страданиях, а дальше – слова бесстрастные, обиходные, бытовые: окошко, лужи, капли дождя, шаги прохожих. Первая и последняя строфы воспринимаются не так отчетливо. Непросто понять, почему ночь догорала; может, это непогашенные городские огни, «как заломленные руки, чуть брезжили в луче дневном»? А может, здесь «чуть брезжат руки» неназванной ее – женщины? Не берусь утверждать что-нибудь одно, кажется, все и написано так, чтобы оставались разные возможности восприятия. Неизвестно, какой именно «праздный вопрос» «тяготил» героя. Неясно, что метафора, а что прямое высказывание в двух последних строках, то есть слезы героя (или той самой неназванной героини) подобны ливню, что вероятнее (ливень слез), или городской весенний ливень хлынул, как слезы. Только ли «часы томительного бденья»