Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [17]

, как об этом сказано в «Воспоминании» А.С. Пушкина, где герой «горько жалуется и горько слезы льет»[38] над своей жизнью, изображены в стихотворении Блока? Или это состояние усугубляется присутствием женщины? В любом случае есть над чем размышлять. Но ясно, что к теме поэта и поэзии это стихотворение не имеет ни малейшего отношения, поскольку не содержит ни единого соответствующего сигнала: ни слов, отсылающих к поэтическому творчеству, как в стихотворении М. Цветаевой, ни названия, которое подсказывало бы спрятанную тему, как в «Поэзии» Ф. Тютчева.

Многие читатели подозревают, что в стихах, как говорил Гоголь по другому поводу, «все не то, чем кажется»[39]: всегда гром не гром, слезы не слезы, море не море. А в действительности не всегда и даже не так уж часто. Опасаясь поверить, что в поэзии возможно прямое слово, такие читатели загоняют себя в угол. В стихах, действительно, редко пейзаж только пейзаж, а женский голос только голос; обычно за всем стоит сложное переживание героя; в любом настоящем стихотворении заключена картина мира, как его понимает и видит поэт. Но все это прочитывается не вместо написанных слов, а вместе с этими словами и прямыми смыслами.

Убедимся в этом, напоследок прочитав еще одно стихотворение – не тоскливое, а счастливое – и понаблюдав за своим восприятием. Если в глаза бросятся прежде всего «явленная тайна, неслыханная вера, миры расцветшие», то вы подумаете, что это стихотворение мистическое, и станете искать скрытые смыслы. А лучше вы сначала отнеситесь с доверием к словам, поверьте, что речь и в самом деле идет о жуках (некоторые говорят, что это светляки, – не знаю), о шумящих деревьях в лунном свете и тени от тополя, а потом спросите, о чем еще оказалось стихотворение Б. Пастернака «Как бронзовой золой жаровень…».

Как читать понятные стихи (грамматика и поэтика)

Выдающийся лингвист Роман Якобсон первым заговорил о тесной связи поэтики и лингвистики. Его фундаментальный труд начинается так: «На склоне тридцатых годов редакторская работа над сочинениями Пушкина в чешском переводе наглядно показала мне, как стихи, думалось бы, тесно приближающиеся к тексту русского подлинника, к его образам и звуковому ладу, зачастую производят сокрушающее впечатление глубокого разрыва с оригиналом в силу неумения или же невозможности воспроизвести грамматический строй переводимого стихотворения. Становилось все ясней: в поэзии Пушкина путеводная значимость морфологической и синтаксической ткани сплетается и соперничает с художественной ролью словесных тропов, нередко овладевая стихами и превращаясь в главного, даже единственного носителя их сокровенной символики». Якобсон дал блестящий анализ отдельных пушкинских стихотворений, среди которых «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Что в имени тебе моем?», «Я вас любил…»

Мы покажем, как внимание к грамматическому строю стихотворения помогает пониманию, на примере нескольких произведений А. Фета.

Когда-то Михаил Леонович Гаспаров начал свою лекцию словами: «Стихотворения бывают короткие и длинные…» – и дальше рассказал, что короткие и длинные стихотворения читаются по-разному. А в другой раз он начал так: «Стихотворения бывают понятные и непонятные», – и объяснил, что делать, когда совсем непонятно, и что – когда, кажется, все так просто, что и размышлять не над чем. (Если совсем коротко, то так: в непонятных стихотворениях находим все, что понятно, и высказываем предположения о том, что может значить остальное, которые не противоречили бы тому, что понятно, – это интерпретация; в понятные стихотворения пристально вглядываемся, чтобы разобраться, что в них есть, кроме очевидного; при этом знаем, что важен не только прямой и переносный смысл слов, но и многое другое, – и это уже анализ.)

Однажды мы уже обсуждали возможные читательские действия при встрече со стихотворением, вызывающим недоумение: «Это про что?» Поговорим теперь о стихах, такого вопроса не вызывающих.

Возьмем для начала безусловно короткое и понятное.

Облаком волнистым

Пыль встает вдали;

Конный или пеший —

Не видать в пыли!

Вижу: кто‑то скачет

На лихом коне.

Друг мой, друг далекий,

Вспомни обо мне![40]

Если стихотворение слушают неопытные читатели, на всякий случай уточним, видно ли, кто там в пыли – конный или пеший, нет ли противоречия: то «не видать», то «вижу». После такого вопроса уж все догадываются, что перед нами движущаяся картинка: сначала не разобрать, а потом уже понятно – всадник. Для ясности спросим, в каком направлении он скачет. Один ученик мне удивительно ответил: «По косой!» – а потом объяснил, что всадник и приближается к наблюдателю, раз становится виднее, и при этом не к нему скачет; так что, действительно, «по косой». Можно ли теперь сказать, что «облако рассеялось» и полная ясность наступила? Пожалуй, нет. Загадка в том, как связаны со всем предыдущим две последние строчки, на все предыдущее непохожие. Может, лучше даже сначала спросить (себя или учеников), чем именно они непохожи.

В первых шести строчках перед нами две картины, увиденные наблюдателем, в последних двух – восклицание, как будто не связанное с этими картинами, – призыв к далекому другу, о котором раньше не было ни слова; сначала информация с интонацией нейтральной, спокойной, потом – сильное чувство, эмоциональный взрыв. Другое отличие – стилистическое. Строки со 2‑й по 6‑ю подчеркнуто простые, разговорные (только первая с инверсией, да еще и состоит из сравнения и эпитета – «облаком волнистым»); «не видать» звучит просторечно; сложные предложения – бессоюзные, единственный союз на все стихотворение – «или»; нет слов, которые кажутся необходимыми даже для прозаического рассказа, чтобы показать последовательность событий (например, «