Дети Бронштейна - [5]

Я не сомневался, что отец прежде всего спросит, каким образом мне удалось войти в дом, и решил ответить по правде, все равно в таком смятении хорошую историю не придумаешь. И я тоже сунул руку в карман, чтобы в ответ на его вопрос сразу достать ключ. Однако он поинтересовался:

— Давно ты тут стоишь?

— Достаточно давно, — откликнулся я, выпустив в кармане ключ из руки.

— То есть как?

Тогда и я задал вопрос:

— А кто это кричал?

И тут произошло нечто невероятное: отец меня обнял. Не знаю, чем я заслужил такую любовь, но я чувствовал взволнованный стук его сердца. И слышал печальный шепот:

— Ах, Ганс, ах, Ганс…

Что означало: принесла же тебя нелегкая… Отец отпустил меня, а лицо опять сердитое.

— Ты почему не сидишь дома и не занимаешься? — спросил он.

— Потому что я и так все знаю.

Отец скроил гримасу, странно втянув губы и прикрыв глаза, все кивал головой и выглядел таким беспомощным, каким я его сроду не видал. Долго не мог он решиться отвести меня за руку в большую комнату.

Распахнув дверь, он объявил:

— Это мой сын.

Его слова предназначались двум незнакомым дядькам, уставившимся прямо на меня. Один стоял рядом с Квартом у окна — лет не меньше семидесяти, толстый, высокий, голова лысая, если не считать узкого венчика белоснежных волос. Очки сдвинуты на лоб. Другому я бы дал на несколько лет меньше. Это он издавал дурной запах, а его рубашка, когда-то белая, вся измазалась остатками пищи. Он сидел в неудобной позе на железной кровати: ноги ему связали, примотав кожаный ремень к одной из металлических стоек. Руки освободили, но явно лишь на время: наручники с воткнутым ключом висели тут же, на спинке. Кровать не из нашей комнаты, я никогда ее раньше не видел.

Незнакомец у окна обратился к отцу:

— Зачем ты его привел?

— Я его не приводил, — ответил отец.

— Так почему он здесь?

— Вот у него и спроси.

Под кроватью стоял ночной горшок. А на штанах пленника, между ногами, я увидел мокрое пятно и не сумел отвести взгляда. Матрац тоже в темных пятнах — похоже, кровь. Я подумал, что видел отца дома всего час-другой назад и не заметил в нем ничего необычного.

— Мы ждем объяснений, — сказал отец.

Человек на кровати не мог решить, друг я ему или враг, но, кажется, то обстоятельство, что с моим появлением все трое обеспокоились, чуточку его обнадежило. Мы все не отводили глаза друг от друга. И тут меня осенило: про ключ в кармане говорить нельзя.

Кварт заметил отцу:

— Мне он тоже не ответил.

Они, должно быть, так запугали этого человека, что он не решался высвободить ноги из пут, хотя руки у него были свободны. Он обратился ко мне:

— Эти люди меня похитили и теперь пытают.

Кварт, стоя у окна, спросил:

— Кто пытает?

На мгновение воцарилась тишина, затем отец подошел к кровати, тыльной стороной кисти несколько раз ударил пленника в грудь и строго, будто в последний раз, задал вопрос:

— Мы разве тебя пытаем?

— Нет.

Отец коротко взглянул на меня, увидел мое перепуганное лицо и снова повернулся к человеку на кровати:

— А теперь объясни ему, почему ты здесь.

Тот нехотя выговорил:

— Потому, что я.

В этот миг я понял, в чем дело. Отец, тыкая ему пальцем в грудь на каждом слоге, подсказывал:

— Оттого, что я.

— …был надзирателем, — закончил тот.

— И где именно?

— В Нойенгамме.

— А теперь объясни ему, что такое Нойенгамме.

Я вмешался:

— И так знаю.

— Минуточку, — сказал отцу незнакомый человек у окна. — Выходит, нас теперь четверо?

— Это уж точно, раз он здесь, — сердито буркнул отец.

Ничего особенного не было в лице надзирателя, никакого зверства ни в складках лба, ни в серых глазах без бровей, в кругах под глазами, в щетине, уже начинавшей курчавиться, ни в тонких бледных губах, которые едва открывались, даже когда он говорил.

— Сам вижу, что он здесь, — произнес тот, у окна. — А дальше что?

— У тебя есть предложения? — спросил отец.

Только на фотографиях и в серьезном кино я видел подобных людей, а тут — вот он сидит, самый настоящий, на кровати, но сильного впечатления не производит, даже разочаровывает. Он заговорил:

— Эти господа не желают признавать, что тогда действовало другое право.

Мой отец, погрозив ему пальцем, крикнул:

— В моем присутствии никогда больше не произноси слово «право»!

Не знаю, был ли отец главным в этих переговорах, или так получилось из-за моего присутствия.

— Как он сюда вошел? — спросил незнакомец у моего отца. — У тебя ведь, кажется, один ключ?

— Ты действуешь мне на нервы, — огрызнулся отец. — Хочешь разузнать про него, а обращаешься ко мне.

— Я шел мимо, гулял, а дверь была не заперта, — принялся разъяснять я.

— Дверь — не заперта?

Оба смерили Кварта уничтожающим взглядом, но тот затряс головой:

— Исключено, дверь я закрыл на замок. Я что, не умею двери запирать?

— Как же он тогда вошел? Через дымоход?

— А мне откуда знать?

Во всем этом сумбуре светлой и утешительной была только мысль о Марте. Может, она уже стоит возле домика, нетерпеливо ждет моего знака. Надо скорее к ней, вопрос только, не станут ли мне чинить препятствий. Этот незнакомец, и Кварт, и отец ввязались в предприятие, требующее исключительной осторожности, но не могут же они применить насилие ко мне, сыну Арно.