Дети Бронштейна - [42]

Проклятое волнение закипает во мне, ну надо же, поднимается выше и выше, рвется наружу через глаза, что ж такое? Ребенком я в таком состоянии всегда выбегал из комнаты, не желая показывать отцу свое дрожащее лицо. Кварт мне никто, и какое мне дело, что он там видит. К тому же он увлечен своими переживаниями. Спрашиваю, есть ли у него вечером концерт.

Он вытащил носовой платок, с шумом прочистил нос и через платок пробурчал:

— Не беспокойся обо мне.

Чай тем временем почти остыл, но Кварт все равно наполнил блюдечко и выхлебал его одним махом.

— Вряд ли это послужит тебе утешением, но для меня прошедший год тоже оказался нелегким, — сказал он.

— Проблемы со здоровьем?

Он улыбнулся, будто одобряя жесткость моего вопроса. И горестно признался: весь этот год он промучился, укоряя самого себя. Конечно, ему никогда не узнать, насколько в смерти Арно виноват лично он, но что виноват, сомнения нет. Верь или не верь, а он рад бы лежать вместо отца на кладбище Вайсензе.

— Знаю, знаю, ты предостерегал нас, но мы не послушали. Ты сделал все, что мог. А мы в угаре не могли остановиться. Да появись даже кто-то в сто раз мудрее тебя, нас бы он не переубедил.

Никогда я не думал, что Кварт виновен в смерти отца. Лучшее тому доказательство — мой приход сегодня, не раньше. Позволю ему тем не менее мучиться угрызениями совести и ничего не скажу в утешение. В моих глазах он лишь попутчик, хотя однажды я был поражен его силой. Прикажи отец четвертовать пленника, и Кварт его бы четвертовал. Скажи Ротштейн: «Давайте его отпустим», Кварт и с этим бы согласился. Остановить это дело он бы не смог, а уйди он или останься, для отца роли не играло.

— Я пришел, потому что мне нужна помощь.

— Все, что угодно! — воскликнул Кварт.

И вот он само внимание, будто вырос на своем стуле на сантиметр-другой, и даже ухо, повернутое ко мне, кажется, увеличилось. Ну, я все повторил про свое положение, сгущая краски и здорово преувеличивая сложности сосуществования с семьей Лепшиц. Свои прежние попытки обзавестись квартирой я тоже описал не вполне точно, внушая Кварту, что к нему обратился лишь после долгих и напрасных поисков. Он так и дрожал от сострадания.

Когда я доложил про неудачную попытку поселиться в общежитии, у Кварта перехватило дыхание, раз двадцать он возмущенно тряхнул головой. И, взяв себя в руки, задал вопрос:

— В вашей старой квартире оставаться ты не захотел, это понятно. Но зачем было продавать дом?

В моем ответе прозвучал скрытый упрек:

— Вы что, в самом деле не понимаете?

Не прошло и трех секунд, как до него дошло. Опустил глаза, поднял глаза, сказал:

— Прости, прости, что я такое несу! Конечно, дом тебе пришлось продать, прежде всего дом. Надеюсь, ты выручил достаточно.

Не называя сумму, хотя ему было любопытно, я его успокоил: продажей дома занялся тогда Хуго Лепшиц. Он поинтересовался, кто Лепшиц по профессии, я ответил: бухгалтер на текстильной фабрике. Тогда он спросил, из наших ли Лепшиц, а я сказал:

— Господин Кварт, я ищу комнату.

Пока он размышлял, мне вспомнилась одна сцена с его участием. Кварт приходит к нам, я открываю дверь, мне лет семь. Под мышкой у него футляр для скрипки. Отец его ждал, потому что сказал сразу: «Начинайте». Светлая комната, Кварт настраивает скрипку, зажимает между подбородком и ключицей. Отец мне: «Слушай внимательно». Кварт играет детскую песенку. Потом отец спрашивает: «Хочешь научиться так играть?» А я твердо отвечаю: «Нет». Они смеются, велят мне подержать скрипку, как показал Кварт, я вожу смычком по струнам, издавая чудовищные звуки, никогда бы их не слышать! Говорю: «Я не хочу!» Рука у меня короткая, даже до конца скрипки не достает. Кварт раз-другой помог мне провести смычком по струнам, отец спросил: «А детские скрипки бывают?» Воспользовавшись тем, что они отвлеклись, я бросил скрипку со смычком на пол и выбежал из комнаты.

Кварт шагал взад и вперед перед окном, раздумья омрачали его лицо. Никто еще так не напрягался из-за моего жилья. Между стеклом и деревянной рамой горки, забитой бокалами и фарфоровыми статуэтками, прикреплены фотографии. Погляжу поближе, чем еще заняться? Подозрение подтвердилось, портрет отца тут тоже имеется: стоит в футболке и шортах возле кресла-качалки, смущенно улыбаясь. Кварт ткнул пальцем мне в грудь и сообщил, что у него родилась идея, причем отличная идея.

Конечно, сам он не станет принимать решение, прежде надо поговорить с Вандой, та вернется через несколько дней, но тут сложностей не предвидится, уж он-то ее знает. Только надо все путем объяснить. Одним словом, пусть я живу у них. В квартире три большие комнаты и одна, самая лучшая, — маленькая, ну, кому где жить можно обсудить и позже. Если у меня нет каких-то непомерных претензий, то и проблем нет. С Вандой он договорится, я могу быть спокоен. Ну, как?

Сияя, стоял он передо мной, подбородок кверху. Понятно, что восторг, который мне положено сейчас выразить, он назовет чрезмерным. А у меня одна мысль: «Боже упаси!» К его идее я испытал столь резкое и естественное отвращение, что даже не попытался осмыслить истоки этого чувства. Поблагодарю за любезность и готовность помочь, а потом изложу, отчего не могу принять его предложение. Только нужен аргумент, убедительный для Кварта, не для меня.