Дети Бронштейна - [15]

Разбудила нас медсестра. Я сидел спиной к двери. Сделал вид, будто смотрю в окно, только книжка упала на пол, когда я обернулся.

Медсестра, переводя взгляд с меня на Эллу, спросила, не хочет ли та сегодня пообедать. Я спросил, нельзя ли принести обед прямо сюда, я сам и принесу, но Элла вмешалась:

— Мне и так плохо, а вы еще о еде говорите.

Сестра оставила нас вдвоем. Элла встала, попила воды из-под крана. Она утверждала, будто вода здесь очень вкусная, а я спрашивал себя: с какой же другой водой может она сравнить здешнюю? Элла съела все печенье, какое осталось. А в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

— А то бы она от нас нипочем не отстала.

Мы снова сели к окну, я выжидал. Ногти у нее на руках были срезаны чуть ли не до мяса. Усталость так и не прошла, для этого ей бы поспать раз в десять дольше. Она улыбнулась, подбадривая меня, а затем спросила:

— Скажи-ка, как называется эта штука, в которой напиток сохраняет тепло?

— Термос?

— Точно, — подтвердила она. — В другой раз принеси мне полный термос кофе. Тут кофе теперь не купишь.

Я было встал, но она уверяла, что и пытаться нечего, кофе нет нигде, и в продуктовом магазинчике тоже. Мы помолчали немного, я догадался, что она не может тотчас вспомнить названия предметов, которые ей не встречались.

Я ждал, ждал и наконец решился:

— У нас в городе вчера тоже кое-что случилось.

— Прости! — Она явно сожалела о том, что до сих пор мы обсуждали лишь ее дела, но не мои. Склонила голову влево, коснувшись ухом плеча, — признак особого внимания, от отца я знал, такая привычка была у нее с детства.

И я доложил обо всем, что произошло. В первую очередь признался в наличии второго ключа, потому что хотел начать с отказа отца дать мне ключ от домика. Но она ответила движением руки, которое могло означать только одно: пропускай второстепенные детали. Договоренность с Мартой, желтая машина у дома, я описал и странные звуки, подслушанные под любимым моим окном: первый вскрик я счел безобидным, от второго содрогнулся.

Пока я еще не сказал ничего такого страшного, но по глазам Эллы мне стало ясно, что она предполагает худшее. Голова на плече, от сонливости ни следа. Даже когда я делаю долгую паузу, ее внимание не ослабевает.

Только один момент моего рассказа был недостоверен: я умолчал, что отец, Гордон Кварт и тот, третий, меня обнаружили. Я будто бы вошел в дом, постоял там, как в шапке-невидимке, и незаметно сбежал, когда увидел и услышал все, что надо. И — что соответствовало истине — я покинул дом, чтобы не допустить прихода Марты, не хватало еще и ей стать свидетельницей. Повторил все слова, сказанные пленником и его похитителями, которые запомнил, не упомянув лишь обращения ко мне. Описал железную койку, наручники, жуткий запах — Элла не должна была упустить ни одной детали, по моему мнению заслуживающей внимания. Рассказ заканчивался тем, что Марта, когда мы потом встретились, ничего, ровно ничего об этом не узнала.

По пути в лечебницу я придумал две причины скрыть от Эллы то, что меня засекли. Во-первых, пусть верит, что от ее мнения зависит, призвать мне отца к ответу или нет. Исходя из моей версии, она тоже должна была прийти к выводу, что это дело нас обоих не касается, что наш отец — взрослый и умный человек — способен принимать самостоятельные решения. Во-вторых, я представил себе, как отец в следующий раз приедет навещать Эллу. Несомненно, он не станет посвящать ее в то, что происходит на даче. А если Элла поверит, что он и меня не считает свидетелем, то будет чувствовать себя со мной на равных.

Когда я закончил рассказ, она еще несколько мгновений сидела, склонив голову к плечу. По лицу я видел, как процесс слушания переходит в процесс обдумывания. Вскоре она встала, покопалась в тумбочке у кровати и, отыскав сигарету, закурила. Много лет назад, когда я впервые к ней приехал, она пожаловалась отцу, что хочет курить, а ей запрещают. Отцу удалось договориться с главврачом, чтобы ей разрешили курить в ее комнате — но только там, и Элла согласилась.

Она, похоже, размышляла, но не могла прийти ни к какому выводу и молчала, сколько я ни ждал. Может, надеялась избавиться от меня, не желая, наверное, иметь хоть какое-то отношение к этой истории. Но я выжидал, я ведь тоже не хочу иметь отношение к этой истории, а Элла все-таки моя старшая сестра.

Тут она сказала:

— Будь так добр, сходи в палатку, принеси мне сосиску или что-нибудь вроде того.

Ловко! Когда я вернулся, Элла принялась есть сосиску с таким сосредоточенным видом, будто весь вкус пропадет, стоит ей отвлечься. А я, казалось мне, опять один-одинешенек. Вдруг она обернулась, сделала знак рукой: нельзя, дескать, быть таким нетерпеливым.

Я встал у окна, а она:

— Отойди от окошка.

Спросил, не стоит ли мне пойти на улицу, а потом, попозже, вернуться. Она ответила:

— Я почти готова.

Ответ прозвучал так, будто она в своих мыслях должна набрать определенное количество баллов, и вот он последний балл, вот он уже виден. Кофе в киоске действительно не было. Ни о каком указании продавщица не знала, просто вот уже месяц кофе не завозят, она и сама злится.