Дети арабов - [3]

То, что я говорил, было им понятнее чем мне: повторяю, я был среди людей уродом, хотя до конца не мог понять, чего, собственно, лишен. Это касалось именно способности воспринимать дуновения иных миров.

— Вы скажете, — они ничего не говорили, — что такой односторонний контакт есть скорее форма вмешательства в человеческую жизнь, форма принуждения и контроля. Напомню о понятиях «личный демон» и «ангел-хранитель», имевших хождение в древних цивилизациях и обозначавших, наряду с понятием «судьба», ощущение присутствия некой силы, формирующей историю личности. Когда контакт реализуется в такой форме, человеческой судьбой, как мелком, пишут некое послание, и оно остается записанным в истории рода. К сожалению, мы не умеем расшифровывать такие послания, мы даже не подошли еще к пониманию того, что всякая судьба — это текст, написанный нечеловеческой рукой с определенной целью.

Предположим, некая экспедиция прибыла на планету, о которой ничего не известно, кроме тех общих данных, которые может предоставить компьютер. Сделать вывод, что человек как вид доминирует, не так трудно, достаточно облететь наши города. Но как догадаться, что те низкочастотные механические колебания в районе гортани, которые производят периодически особи нашего вида, являются особым образом закодированной информацией? Наша цивилизация немыслима без множества излучателей волн различной природы и интенсивности. Наконец, само человеческое тело является сложным неоднородным излучателем. Как выделить в этой симфонии вербальные сигналы, как услышать предложение, эту единицу смысла, а в нем различить мельчайшие осколки — слова? Как пришелец догадается об употреблении слова? То, что нам кажется логически стройной системой языка, на деле так зыбко, так необъяснимо.

Я вскочил чуть свет и с облегчением опустился на подушку, вспомнив, что сегодня лекций нет. Уснуть уже не удалось, и я стал размышлять, как бы структурировать время. А день был прекрасен. Я вышел, я бродил по улицам, щурясь под радостным потоком солнечных лучей, воображая себя бесплотным, парящим высоко в лазури. Где-то там, за створками синевы, блаженные и бесчисленные миры рассыпаны гирляндами, и они растворены во мне, как самый сладостный дурман.

Я вышел на окраину города и думал, что движусь к багряно-оранжевой пирамидке храма. Но, видимо, ошибся, тропинка повела меня к подножию другого холма. Скоро очутился у развалин старого замка, о котором сам упоминал на лекции: стены его главного зала украшают искусно вырезанные барельефы и тексты на неизвестном никому языке. Вместе со мной к замку приблизилось несколько любопытствующих. Молодая девушка громко смеялась, обнажая мелкие белые зубки. Нахмурившись, я прошел вперед, досадуя на нежданных спутников.

В замке было сумрачно и сыро. Я осматривался, старичок в длинном плаще пересказывал девушке и двум самоуверенным юнцам древнюю легенду о Белом Старце — духе замка. Кто-то пустил шутку, молодежь загоготала, я прошел под аркой, свернул, и все звуки наконец затихли. Сквозь стрельчатые окна проникал цветной свет, ложился, дробясь, на стены в затейливых фресках. Если замок являлся физическим телом, то его душа, Белый Старец, делался видимым лишь изредка. Я видел его теперь перед собой и вид его был страшен. Он был невероятно высок, насуплен, с яростно сверкающими глазами. Он сжимал посох побелевшими костяшками пальцев. Мой взгляд скользнул по белой его мантии вниз и там, где она ниспадала на каменный пол, я заметил какое-то роение, струящийся быстрый блеск. До этой секунды я был, наверно, оглушен: звуки внезапно хлынули в уши, я услышал, как визжит девица, услышал сухое близкое шуршание — и увидел на полу, у себя под ногами, великое множество извивающихся, тонких, как веревки, змей. Одна метнулась, норовя вцепиться в ногу, я отбросил тварь, она кинулась снова, короткая боль пронзила мою икру: змея висела на ляжке, я тянул ее обеими руками и не мог оторвать от себя. Боль становилась все сильней. Я наклонился, я впился зубами в тело змеи у загривка, перекусил ее, и наконец она вся упала мне под ноги и перестала извиваться. Во рту остался металлический мерзкий вкус. Наступая на змей, я побежал назад, к выходу.

Старик пытался оторвать змею от девушки. Оба парня стояли остолбеневшие и невредимые.

— Перережьте змею! — подсказал я.

Один из парней выхватил перочинный нож. Мгновение — и змея упала. Всей гурьбой мы вывалились наружу.

Наступали сумерки. В ясном синем небе зажглись первые звезды. Почему-то мы вышли через другие ворота. Каменный мост расставил ноги над оврагом, узким и глубоким. Внизу блестела вода. Мы встали у перил, не в силах говорить. Наконец я спросил:

— Вы видели Старца?

Старик молча кивнул.

Змея прожгла мне брюки. Я озабоченно потрогал рану. Боли не было. Девушка показала рукой на что-то внизу, в ущелье. Я взглянул. На темной свинцовой поверхности озера светились диковинные цветы. Белые, большие, с зеленоватым фосфорным сиянием, они были невероятно красивы. Я ничуть не удивился, когда девушка, вскрикнув, добежала до края моста и стала спускаться в овраг по едва заметной тропе. Мы не успели даже попытаться ее остановить, так все быстро произошло. Она была уже внизу и протягивала руки к ближайшему, у берега, цветку. Мы услышали еще возглас изумления, когда она, сорвав цветок, близко поднесла его к лицу. И все. Девушка исчезла. Я протер глаза.