Дети арабов - [4]

— Она утонула? — спросил у спутников, как будто они видели другое.

— Хельга! Хельга! — хрипло закричал старик.

Я молча рванулся вниз, той же тропинкой, что она. Уже ступив на берег, вздрогнул от мысли: может быть, здесь топь и ее засосало. С минуту стоял, пробуя почву под ногами. Болота не было. Девушки тоже. Совсем близко от меня лежал сорванный цветок. Он был тоньше алюминиевой фольги и уже потускнел. Он ссыхался, умирал, как медуза без воды.

Заросли озерных цветов одуряюще пахли. Они покачивались на воде, подобно лотосам, и мне захотелось вот так же лежать, покачиваясь, ни о чем не думая. Я уже собирался исполнить свое намерение, как вдруг что-то больно ударило по макушке. Я поднял голову. Старик на мосту яростно кричал и жестикулировал. Он размахнулся. Я отшатнулся от летящего камня и тот упал в воду. Разошлись круги, из-под них выступило лицо девушки. Охнув, я наклонился, потянул ее за волосы вверх. Ноша была тяжелой и скользкой. Я весь измазался в иле, пока увидел девушку на берегу. Неумело, но хладнокровно откачивал, пока, наконец, опасливо озираясь, ко мне не спустились юнцы.

Старик представился как Беликов Кирилл Константинович. Он оказался моим коллегой — мы даже встречались на каком-то симпозиуме. Красавица была его дочерью. Мы оживленно заспорили, забыв обо всем. На минуту я увидел лицо Беликова близко от себя, желтоватое, с щетинками, с яростными глазами, и мне показалось — я вижу покрывало, наброшенное на некое могучее и страшное существо, они глядит из-под покрывала, и я со страхом думаю: хорошо, что оно не на свободе. И отражение той же самой мысли мелькнуло и затаилось в глазах Беликова, я совершенно отчетливо понял, что он увидел сейчас во мне: нечеловеческое, стыдливо прикрытое плотью. Я окинул взглядом окружающее. Угрюмо свистел ветер. Все было привычно и выморочно. Я попытался высказать то, что захлестнуло меня сейчас. Я сказал:

— Если бы существовали зеркала, объемные и движущиеся, и они отражали бы некую действительность, то мы имели бы тот мир, который имеем.

— Возможно, — отозвался Беликов.

— И когда в зеркале не отражается ничего, мы говорим: человек умер.

— Видимо, нас, как лингвистов, ожесточает невозможность установить соответствие между действительностью и ее описанием, — прочитал мои мысли Беликов. — Объяснить — значит огласить что-то. Объяснить — значит мужественно ходить по водам. Стоит только засомневаться и глянуть под ноги и ужас смыкается, как стена воды. Откуда ты узнал вообще, что можно объяснить происходящее?

Меня действительно охватил ужас. Я вспомнил свой приезд сюда, преподавание и призрак Старца. Осмысленность моей судьбы показалась совершенно сомнительной.

— Судьба, — саркастически повторил Беликов. — А что это такое, дорогой мой? Сумма всего, что происходит? Некий план, методически исполняемый? Тогда какова цель и кто тот, кто ее поставил? И не оговаривайся простой отсылкой к небу. Должны существовать конкретные рычаги и исполнители. Так, если я роняю чашку, и она разбивается, разве в этом можно видеть злой умысел сил гравитации?

С большим удивлением я узнал, что Хельга, дочь Беликова, одна из моих студенток. Как-то после лекции она протянула мне, краснея, записку, где был телефон и просьба срочно позвонить. Уверенный, что речь пойдет о ее учебе, я спросил все же, в чем дело. Хельга, запинаясь, сообщила, что папа заболел, и что это, кажется, последствия того случая в старом замке.

Я тут же позвонил. Голос Беликова казался испуганным. Рассыпаясь в извинениях, попросил заехать, прихватив фотоаппарат. Пообещав, я взглянул на Хельгу. «Мы можем доехать на моем велике», — предложила она. Велик оказался больше похож на веник. Это был металлический штырь с раструбом, который крепился между ног. Хельга объяснила, что обычно на велике ездят поодиночке, но в принципе его мощности достаточно для двоих.

Мы были на стоянке транспортных средств. На нас поглядывали с любопытством. То и дело с резким хлопком взлетала вверх какая-нибудь хрупкая машина. Девушка, уже оседлавшая свою железку, посоветовала мне сделать то же. Она добавила, что я должен держаться крепко, чтобы не упасть в полете.

Внезапно мы взвились, как римская свеча, вертикально. Я вцепился в Хельгу с такой яростью, как ни один возлюбленный. Я не мог даже закричать: в лицо хлестал ветер. Мы начали падать, и тошнота подступила к горлу. Но, не долетев буквально сантиметра до земли, снова взлетели.

Я вспомнил, что наблюдал в прошлом году за ходом скандального чемпионата по велоспорту. Тогда, помнится, несколько участников гонок погибли, упав в море, и разгневанные родственники обвинили организаторов соревнования, необдуманно проложивших маршрут.

Мы приземлились за городом. Я чувствовал себя как после тяжелой попойки. В саду перед домом сверкал фонтан, все утопало в зелени. Беликов сидел в шезлонге у бассейна. Он изменился. Побурел, покрылся чем-то вроде лесного мха. Одни глаза сверкали яростно из-под сводов черепа. Он помолчал, давая мне время выразить свои чувства. Но я, вымотанный дорогой, лишь молча плюхнулся в кресло рядом.

— Вот, Саша, — раздраженно начал Беликов, — к чему приводит небрежность. Меня не кусала змея. Но я, однако, умираю!