Десятый голод - [69]

Продолжая себя распалять, вовсю бушуя и разоряясь, этот трус так и не открыл дверь. Зато бежали сюда все его соплеменники — босые, в одних трусах, точно я резал здесь «салихуна» тупым ножом.

Выхожу из-под купольных сводов и иду во Дворец пионеров. Солнце свалилось к закату, от густых дубов за чугунной оградой лежат дырявые тени до самых трамвайных линий. И ни души на улице, лишь все фасады увешаны красными флагами в черных лентах.

Там, за чугунной оградой, в дубовых недрах дворца шелестят струи фонтана — дюжина мраморных лягушек, а в центре лежит мраморный крокодил. В детстве мы этих лягушек любили седлать и стреляли водяными струями по крокодилу, как из автомата… «Интересно, а как „салихун“ намерен убить меня? Утаил сегодня на стрельбище автомат, гранату? На кулаках тягаться ему со мной бесполезно, тут его шансы равны нулю, а поди же ты — второй раз уже слышу сегодня угрозу, что он убьет меня».

Смотрю в прохладные недра дубовой рощи, и в памяти возникают два старых лося, ступавшие некогда по этим мхам цвета влажного изумруда. Вижу, как падают осенью желуди, как хрустят под копытами могучих животных. Здесь я впервые увидел Бейли! Прыгает через скакал очку, а лоси стоят рядом, и мокрые ноздри у них нервно вздрагивают. «Пушт, пушт!» — сопит и фыркает старый Бейли, а мы, восхищенные пацаны, сидим на чугунных скамьях и смотрим на тренера. В головенке моей роятся мысли: «Ну и прыгает, ну и дает — легендарный Бейли, чемпион мира, американец! Говорят, что тоже из наших, еврей…» Со всех трех прилегающих к дворцу улиц липнут к решеткам прохожие. Дивятся и восклицают громко: «Во класс, во молодчик!» И старик выделывает со своей скакалкой невероятные трюки, настоящий аттракцион — целый час в бешеном темпе! И никто из нас не мог никогда так орудовать со скакалкой…

Потом он ведет нас в зал, в бывшие покои великого князя — одного из Романовых, где прохладно, тихо и пахнет воском от натертых полов. Кругом в зеркалах отражаются кожаные мешки и груши на стальных тросиках. Стены расписаны золотыми павлинами и пляшущими девами. Старушка с седыми буклями принимает у нас чемоданчики и выдает номерки. Мы стоим в шеренге, я снова смотрю на Бейли и восхищаюсь: «Красный конник, неистовый американец!» О Бейли написаны две книги, и обе я читал. Одна о том, как, будучи в турне в России, во время гражданской войны, он вдруг воспылал любовью к большевикам — сын бедного портняжки из Нью-Йорка, да и остался… А вторая книга, как он же, Бейли, с отрядами красных конников рубал басмачей Калан-паши в песках Кызылкумов. И никогда не знал, что Калан-паша, мой родной дядя, был тоже евреем — его лютый враг… Я и сам узнаю это случайно в подвале у Ибн-Муклы.

Да, пройдет много лет, как поразили меня два лося-красавца, жившие в усадьбе великого князя, когда ведущим на наших разминках был я — Калантар Иешуа, и наши тапки скользили по влажным, тугим мхам. Умрет гардеробщица с седыми буклями, умрут лоси, умрет рослый дог, привязанный к этим лосям верной дружбой, и вытопчут изумрудные мхи. Умрет Бейли. А я иду и вспоминаю все это, иду и думаю: «Господи, что с этим миром случилось? Я, мулло-бача Абдалла, иду драться все в тот же дворец с Тахиром — бывшим жителем Восточного Иерусалима, иду намылить Тахиру сопатку за то, что обозвал меня сионистом!». И обращаюсь мысленно к Бейли: «Все в порядке, мой тренер, все в полном порядке, честное слово!»

Выхожу на перекресток, к платану, и натыкаюсь на Мирьям. Задрав голову, моя душенька изучает рекламную тумбу кинотеатра «Молодая гвардия» — она не видит меня. Цветастое платье на ней, белые туфельки, а волосы только что уложены в парикмахерской. Мне к этой красотке подходить нельзя, опасно! Полно народу возле кинотеатра, а из-под грибочков вокруг «Пельменной» десятки глаз липнут к ней, неожиданно нарядной дуре. «Н-да, — думаю. — Славный материалец кой-кому обломится: мулло-бача Абдалла в день смерти Насера визжал и обнимался со своей дамой нарядной при всем публичном народе!»

Она глазеет по-прежнему на витрины, а я, под носом ее, прошмыгиваю за ворота дворца и оттуда, с аллеи, кричу ей. Мы убегаем в пыльные, забуревшие от самума кусты сирени, валимся на скамью, целуемся как сумасшедшие.

Потом происходят странные вещи: я вижу перед собой овальный фонтан с ковром из кувшинчиков, вижу золотых рыбок меж водорослями, слышу такание желудей о тропинку из мелкой гальки — наклонный пандус, ведущий в тренировочный зал. Пугливо кругом озираюсь и спрашиваю ее:

— Вот чокнутая, ты что расфуфырилась вдруг? Откуда узнала, что я во дворце буду? А может, ты знаешь еще, что бой у меня с Фархадом? Зачем приперлась сюда?

Она вдруг раскрывает ладонь и показывает молча крохотную пилюлю неопределенного цвета. И смотрит на меня, загадочно смотрит.

— Противозачаточное? — говорю первое, что приходит на ум.

Но она мотает в ответ головой и говорит, что я это должен проглотить. Что это допинг.

— Проглоти сейчас, перед боем.

— А кто тебе это дал? — интересуюсь и начинаю все понимать.

— Не спрашивай ничего! Сначала выпей, умоляю! Ну прошу тебя… Все равно ничего не скажу.