Десятый голод - [66]

— Масть к масти, сынок. Иди и люби. Кто знает, что из всего получится? Когда-то и Иосиф ушел в Египет, и голод был страшный, голод по всей земле. И вызволишь нас из рабства, и будет тогда вся история с Иосифом — наоборот, ведь Бог любит подобные игры.

Только что эти двое ушли: бородатый маленький стервятник и его анемичный коллега с магнитофоном. Я их попросту выгнал! И Джассус ушел, хотя никто его и не гнал…

Голос рассудка во мне вопит — я страшно себе навредил! Случилось непоправимое, я пропал… Не смог обратить их визит в свою пользу: само проклятие поселилось в этой палате и путает мне мозги. А ведь обо всем догадался и понял их всю игру — подсадные утки!

За дверью слышатся голоса: три мужских и один женский, страшно знакомый, от которого обмираю.

Прикладываюсь ухом к двери: конечно же, изъясняются на иврите! Но ловлю интонации, пытаясь постичь хотя бы язык их мыслей и образов. Слышу, как тараторит Марк, ему не хватает ивритских слов, он, бедный, захлебывается. Тут Юра встревает, и оба — погано и мстительно, будто строчат на меня убийственный приговор: «Фальшивый! Придуманный! Концы с концами не сходятся, уж мы-то видим его насквозь, получше рентгена, ибо сами русские!»

И тут я слышу голос Иланы, совсем другой, не тот, что во время визита: добрый и сострадательный — таким я слышу его по ночам, таким я ее угадал на самом деле: «Это и есть ваше мнение, господа?» И не ошибаюсь — это Илана, да, моих лучших, последних чувств и переживаний.

А вот и Джассус вступил, и ясно мне слышится: «Медресе! Хилал Дауд! Экспедиция в Израиль…» Я эти слова моментально сшиваю, и вьется ниточка дальше: наша странная экспедиция имела своих носильщиков, проводников — где же они? Где их искать, если этот подлец всегда начеку и не хочет никак расколоться? Где же «община» его попряталась?

Срываю с себя провода, присоски — они держат меня, как собаку на привязи! В бешенстве и отчаянии путаюсь в проводах и бинтах, плачу и падаю на кровать. Как мне вернуть их снова в палату? Неужели нельзя ничего спасти?

…Все началось с безобидных как будто вопросов, когда все колесо пошло по новому кругу, чтобы выбросить тот же вопрос: «А где же твоя община?»

Шуршала лента, я слушал вопросы из колеса, обойма вопросов швырнула мне это:

— А, скажем, кроме пещер, были у вас варианты — у вашей организации? Ну, самолет хотя бы угнать?

Маленький Марк снова чешется в бороде и сверлит меня пытливыми глазками:

— Несколько лет назад была такая попытка. Их всех повязали, правда, влепили огромные срока, даже пару смертных приговоров, отмененных, конечно, впоследствии… А вот человек, чье имя ты здесь называл, вышел сухим. И это по сей день всем подозрительно.

— A-а, Дима Барух! Это на него похоже, он всю дорогу молчал… И все нам плакался, что зря мы погибнем, что не дойдем, что в мире это не прозвучит! Какого же черта тащился с нами чуть ли не до Ирака?

— В высшей степени странно! — заметил Юра. — Идти пещерами чуть ли не полземного шара, а после вдруг повернуть назад?! Затем в Москве объявиться — очень уж подозрительно… И все ради славы, ради волчьего честолюбия?

— А он, между прочим, совсем не один сбежал, он кое-кого еще прихватил!

Марк принялся говорить с глубокой обидой о людях, позорящих русскую алию:

— Сначала вопят, что готовы идти на родину в одних трусах, а стоит им только ступить на эту землю, как все им вдруг плохо. Того и гляди, захватят в один прекрасный день самолет в Лоде да обратно сбегут! — И хохотнул, дернулся странно и снова выбросил намек на общину: — Я абсолютно уверен, Иешуа, что и твои бухарцы готовы тебя за это живьем сглодать, за эту услугу, что ты их привел в Израиль!

А я на наживку не клюнул, я промолчал! Не клюнул и все, а про себя вспомнил, что Авраам Фудым еще в дороге обещал со мной расправиться — мир праху покойного!

«Кто же эти двое? — стал я усиленно думать. — Какие-то вздорные люди: только что восхищались героями алии, брались поставить мне памятник, предлагали любые деньги… Что им здесь надо?» И стал смотреть на Джассуса: «Кончайте, доктор, смотрите, как я устал!»

Но пытка моя продолжается: Джассус не хочет понимать мою мимику, а визитеры мои сидят со скорбными лицами, тяжко вздыхают, обмениваются взглядами и кивками, но уходить не намерены, нет.

Гости все-таки, надо их занимать разговорами! И привожу им слова ребе Вандала, что жить на Святой земле — это заслуга, и далеко не каждый достоин этого.

— Есть евреи, говорил нам ребе, которым назначено жить на этой земле в покое и мире с самими собой. Есть такие, которым ступить здесь только ногой, согреть себе чуточку ноги, и бес их гонит прочь, гонит отсюда немедленно. А есть и третьи, которым вовеки здесь не бывать, они мимо валят: и воздух им плох, и климат не соответствует, а камни наши священные — груда ненавистных развалин… Это расчеты Бога с каждой душой, и ничего не имеют общего с заслугами предков, что уходят корнями в заслуги первых отцов.

— Да! — замечает печальный Юра. — Это большая для нас потеря, что ребе Вандал сюда не пришел. — И Юра придвинул ко мне головку от микрофона, постучав по ней пальцем. — Ты многому от него научился, толкуешь о всяких премудростях, а вот иврит не знаешь! Арабский знаешь, а язык Торы и наших молитв — нет. Как это все объяснить?