Дерево свободы. Стихи зарубежных поэтов в переводе С. Маршака - [20]

Все дальше и милей.

Я и сейчас люблю бывать

В твоем лесу весной,

И время юности опять

Встает передо мной.

О птица-тайна! Мир вокруг,

В котором мы живем,

Виденьем кажется мне вдруг

Он — твой волшебный дом.

Агасф е р

Многопенные потоки,

Пробежав скалистый путь,

Ниспадают в дол глубокий,

Чтоб умолкнуть и заснуть.

Стая туч, когда смирится

Гнев грозы и гул громов,

Шлемом сумрачным ложится

На зубчатый ряд холмов.

День и ночь косуля скачет

По скалам среди высот,

Но ее в ненастье прячет

От дождя укромный грот.

Зверь морской, что в океане

Крова мирного лишен,

Спит меж волн, но их качанья

Он не чувствует сквозь сон.

Пусть, как челн, грозой гонимый,

Пляшет ворон в бурной мгле, —

Рад он пристани родимой

На незыблемой скале.

Робкий страус до заката

По пескам стремит свой бег,

Но и он спешит куда-то

 сень родную — на ночлег…

Без конца моя дорога,

Цель все так же впереди,

И кочевника тревога

День и ночь в моей груди.

Джордж Гордон Байрон 1788–1824

Расставание

Помнишь, печалясь,

Склонясь пред судьбой,

Мы расставались

Надолго с тобой.

В холоде уст твоих,

В сухости глаз

Я уж предчувствовал

Нынешний час.

Был этот ранний

Холодный рассвет

Началом страданий

Будущих лет.

Удел твой — бесчестье.

Молвы приговор

Я слышу — и вместе

Мы делим позор.

В толпе твое имя

Тревожит любой.

Неужто родными

Мы были с тобой?

Тебя называют

Легко, не скорбя,

Не зная, что знаю

Тебя, как себя.

Мы долго скрывали

Любовь свою,

И тайну печали

Я так же таю.

Коль будет свиданье

Дано нам судьбой,

В слезах и в молчанье

Встречусь с тобой!

Из «Еврейских мелодий»

«Она идет во всей красе…»

Она идет во всей красе —

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены,

Как солнце в утренней росе,

Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять —

И будет уж совсем не та

Волос агатовая прядь,

Не те глаза, не те уста

И лоб, где помыслов печать

Так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,

И легкий смех, как всплеск морской, —

Всё в ней о мире говорит

Она в душе хранит покой

И если счастье подарит,

То самой щедрою рукой!

«Ты плачешь — светятся слезой…»

Ты плачешь — светятся слезой

   Ресницы синих глаз.

Фиалка, полная росой,

   Роняет свой алмаз.

Ты улыбнулась — пред тобой

   Сапфира блеск погас:

Его затмил огонь живой,

   Сиянье синих глаз.

«Вечерних облаков кайма…»

Вечерних облаков кайма

   Хранит свой нежный цвет,

Когда весь мир объяла тьма

   И солнца в небе нет.

Так в глубину душевных туч

   Твой проникает взгляд.

Пускай погас последний луч —

   В душе горит закат.

Солнце бессонных

Бессонных солнце — скорбная звезда,

Твой влажный луч доходит к нам сюда.

При нем темнее кажется нам ночь.

Ты — память счастья, что умчалось прочь.

Еще дрожит былого смутный свет,

Еще мерцает, но тепла в нем нет.

Полночный луч, ты в небе одинок,

Чист, но безжизнен, ясен, но далек!

«Не бродить нам вечер целый…»

Не бродить нам вечер целый

Под луной вдвоем,

Хоть любовь не оскудела

И в полях светло, как днем.

   Переживет ножны клинок,

   Душа живая — грудь.

   Самой любви приходит срок

   От счастья отдохнуть.

Пусть для радости и боли

Ночь дана тебе и мне,—

Не бродить нам больше в поле

В полночь при луне!

Перси Биши Шелли 1792–1822

Зима

Тоскует птица о любви своей

Одна в лесу седом.

Шурша, крадется ветер меж ветвей,

Ручей затянут льдом.

В полях живой травинки не найдешь.

Обнажены леса.

И тишину колеблет только дрожь

От мельничного колеса.

Лето и зима

I

Был ослепительный июньский день.

Тревожить воду ветру было лень.

На горизонте громоздились кучи

Плавучих гор — серебряные тучи.

И небосклон сиял над головой

Бездонною, как вечность, синевой.

Все радовалось: лес, река и нивы.

Поблескивали в роще листья ивы.

И шелестела в тишине едва

Дубов столетних плотная листва…

II

Была зима — такая, что с ветвей

Комочком белым падал воробей.

Закованные в ледяные глыбы,

В речных глубинах задыхались рыбы.

И до сих пор не замерзавший ил

В озерах теплых, сморщившись, застыл.

В такую ночь в печах пылало пламя.

Хозяин с домочадцами, с друзьями

Сидел и слушал, как трещит мороз…

Но горе было тем, кто гол и бос!

Джон Китс 1795–1821

Слава

Дикарка-слава избегает тех,

Кто следует за ней толпой послушной.

Имеет мальчик у нее успех

Или повеса, к славе равнодушный.

Гордячка к тем влюбленным холодней,

Кто без нее счастливым быть не хочет,

Ей кажется: кто говорит о ней

Иль ждет ее, — тот честь ее порочит!

Она — цыганка. Нильская волна

Ее лица видала отраженье.

Поэт влюбленный! Заплати сполна

Презреньем за ее пренебреженье.

Ты с ней простись учтиво — и рабой

Она пойдет, быть может, за тобой!

Кузнечик и сверчок

Вовеки не замрет, не прекратится

Поэзия земли. Когда в листве,

От зноя ослабев, умолкнут птицы,

Мы слышим голос в скошенной траве

Кузнечика. Спешит он насладиться

Своим участьем в летнем торжестве,

То зазвенит, то снова притаится

И помолчит минуту или две.

Поэзия земли не знает смерти.

Пришла зима. В полях метет метель,

Но вы покою мертвому не верьте.

Трещит сверчок, забившись где-то в щель,

И в ласковом тепле нагретых печек

Нам кажется: в траве звенит кузнечик.

Стихи, написанные в Шотландии, в домике Роберта Бернса

Прожившему так мало бренных лет,

Мне довелось на час занять собою

Часть комнаты, где славы ждал поэт,

Не знавший, чем расплатится с судьбою.

Ячменный сок волнует кровь мою,