Деревия. Одиссея историка Улетова - [33]

Вновь поднесли из погребка меду ставленного ярого, обновили яства на столе. Гусляр отведал гостинцев…

Убогого путника понуро бредущего по проулку заприметили издалече. Бос и невесел в несуразной одеже, шел он, словно в раздумье, повесив буйну главу.

— Эй, человече, захаживай да отведай от нашего каравая!

Молча сел к столу, кивнул. Осушил поднесенную чару с медом, закусил блином.

— Ты, откуда путь держишь, и кто есть?

— Бреду я оттуда, где живут русские люди, а как попал сюда — не знаю, перенесла меня неведомая сила.

Переглянулась братия. Говорил путник понятно, но на чужом наречии славянском. Всматривались в одежу — чудна — может, где за морем такую и носят.

— Да ты не от полян ли? Те тоже русь, — вскинулся, зыркнув неистово очами Домша.

— Постой, пусть поест с дороги, апосля допытаем, — сказал Сновид.

Поднесли путнику еще меда и мяса, и пирогов. Ел, молча, сосредоточено и отрешенно — словно не слышал и не видел вокруг ничего.

— Я, братья, слыхал: есть за морем еще одна Русь. Может он оттуда? — в полголоса вопросил Влетень.

— Да, может и оттуда. Эх, что-то с памятью моей, — неожиданно встрепенулся гость.

Божедар взглядом поманил Любяту — тот вышел из-за стола. Через некоторое время вышел и сам Божедар. Братья встретились за овином в дальнем краю двора.

— Как мыслишь, не лазутчик то киевский? — вопросилБожедар.

— Нет, суди сам: одежа странна, говорит не по-нашему — может какой купчина, аль толмач, что по Днепру шел в Киев — ополоумел, от своих отбился, всяко бывает. Убогий, он — боги велят таким зла не чинить.

— Шел в Киев, говоришь… Мыслю так: поживет у нас, на двор княжий пока докладывать не буду. Очей с него ни спускать, по работе пусть помогает, а отроки следят.

Братья вернулись к столу. Странник освоился, улыбался, о чем-то говорил с Домшей, хлопал того по плечу, видать раззадорил мед.

— Как звать-величать, тебя, человече?

— Сила… лантий — зовите Сила.

— Ты, Сила, поживи пока у нас, пособи в работе, дадим одежу, трапезу и кров. А хошь в войско пойти; у нас ноне рать с полянами.

— Нет, я уж свое отвоевал. Уж лучше по мирной стезе.

— Выпей-ка еще медку доброго, может, и захочешь взять в руки меч аль секиру и пойти громить супостатов, — сказал Домша и ответом ему был дружный задорный смех.

Силе поднесли еще чашу — выпил одним духом, уж заметно захмелел, того гляди и пуще развяжет хмель язык. Расскажет: кто он и откуда…

— А што, Сила, спой, каково поют в ваших краях.

Отчего ж не спеть, коль на душе тепло от выпитого да съеденного после голодухи.

Сила вышел посередь двора, будто на сцену, и даже раскланялся как заправский артист.

Затянул: «Течет речечка да по песочечку бережка крутые. А в тюрьме сидят арестантики, парни молодые…».

Гусляр (вот талантище!) подобрал на раз-два-три ноты. Внимавшие с интересом слушатели разумели дай бог половину слов. Однако мелодику босяцкой песни, ее трагичный смысл — уловили, задумались, подперев головы руками. Разогнали, нахлынувшую было печаль-тоску медом.

Сила, окончив выступление, хватанул еще чару, — ух и забирает — уже изрядно штормит! Никогда не пил ничего вкуснее и шибучей. Правда, вот донские вина…

Ужасно хотелось курить.

— Ребята, извиняйте, я до ветру, — сказал Сила и поднялся из-за стола.

— Как обогнешь дом, увидишь по праву руку, — бросил ему кто-то.

«Закурить — не закурить?» То, что здесь не курят и даже не знают, что это такое, он уяснил после знакомства с местным людом сразу.

*****

«И как я здесь очутился? Что за народ? Балакают, как будто по-церковному, с примесью какого-то деревенского говорка». Вспомнились уроки старославянского в ЦПШ5 — эх, и сек розгами отец Олимпий, но науку свою вбил. И надо же, пригодилось! Налету схватывал, и уже за столом понемногу приноровился по-ихнему говорить.

Кто ж они такие? Поди сектанты, староверы. А очутился в какой-то глухомани. Видать, сбежали сюда при царе Горохе, да расплодились и дожили благополучно до нынешнего одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего. Слышал Силантий и легенды о Беловодье, что где-то в Сибири. Да, точно староверы — не курят, что такое табак даже и не знают, но хмельное пьют, хотя и не крепкое — вера по праздникам дозволяет. Но как очутился?! Бог весть.

И начиналось все не совсем обычно. Как-то Васька Клык вызвал к себе и дал задание — особо важное и секретное. Как заслали после разведшколы в Комунию, работал под началом Клыка уже скоро, как год. Тот тоже из ростовских, тоже прошел через разведшколу и был старшим в подрывной группе. Работа — эта самая подрывная — спорилась, руководство было дюже довольно. Обещало после возвращения всяческие блага и награды. Дескать, об их миссии знает сам «государь-амператор» — чудак аляскинский на букву «м».

Поручение на сей раз Васька Клык дал несколько странное, ну да приказы не обсуждают, и что к чему, не интересуются.

Жил себе поживал старый-престарый отставной ученый; числился одно время в Ученой коммуне. Ныне служил сторожем на полуподземном складе. В своей каморке при том же складе хранил он чемодан. Его и предстояло выкрасть, доставить Ваське под строжайшим секретом. Дельце нехитрое. И не такие проворачивали. Отследил передвижения, установил знакомства, где любит бывать и все такое прочее. Разведал и как проникнуть на подземные склады Кучкоблторга или иначе Кучовской областной торогово-промысловой артели; у этих комуняк — что не артель, то коммуна.