Деревия. Одиссея историка Улетова - [32]

И вновь ожидание…Что же дальше?

«Берсерки» частью расселись на лавках по периметру площади, частью расхаживали, не находя себе места.

Вереница пленных едва помещалась на площади, а потому ее решили разделить. Один из белорубашечников, отсчитывая по десять-пятнадцать человек, перерезал путы и разводил группки в стороны, распределяя по площади, которая напоминала теперь невольничий рынок.

Вот-вот дойдет очередь и до моего ближайшего «окружения»… вдруг к «освободителю» подскочил отрок лет двенадцати и что-то зашептал на ухо — тот кивнул и подошел ко мне. Через минуту я не верил своим глазам! Тяжкие путы пали, перерезанные тесаком. Я свободен!

«Благодетель», не говоря ни слова, взял меня под руку и повел прочь.

Миновав длинные срубы, очутились мы в глуби городища у небольшого ладного теремка. На крыльце стояли… Борята и Горята. Мой провожатый откланялся и удалился.

*****

«Ну, здрав буди, купец болгарский на Деревской земле! Добрый совет тебе дали», — с усмешкой завел разговор старший. «Ништо, послужил Игорю, послужишь и князю нашему Малу, — продолжил младший. — А болгары нам вскоре будут ой как потребны».

4 Рабов.

Глава 6 (II). Теснясь за трапезой великой

Теснясь за трапезой великой, гостей пирует шумный хор…

А.К. Толстой

Будто в лихой морской сече съезжались и расходились ковши-ладьи, хмельной мед тяжелыми янтарными гроздьями бил через край. Столы ломились от изобильных яств; дымились в горшках каши и тушеные грибы, пареная репа и капуста. Блины и пироги громоздились грудами на широких резных подносах. Щедрыми кусками сочилось варенное и печеное мясо, а в середке стола, как повелось от прадедов, красовался жареный петух. Высился, созывая гостей, знатный — с пылу с жару — каравай.

*****

«Гой еси, Любята! И как наши удальцы столь полону захватили?!» — непременно допытывал всякий, едва успев сесть за стол. Терпеливый сказитель чуть ли не в сотый раз заводил неспешную повесть. Любята говорил, и слушали его, внимая каждому слову. Слушали, как едва пять десятков удальцов побили, загнали в болото, связали и привели как овечье стадо полон из многих сотен мужиков полянских. Пошли за шерстью, да самих и остригли.

Дожидаются они теперь ярма рабского на княжьем дворе.

Во славу победы гуляла вся околица; гудели дуды, били в бубны и по всему Искоростеню; пили не допьяна, не ровен час вновь в бой — на подступах дружина Игорева — потому пированьеце было короткой передышкой.

Любята купался в лучах славы — родичи, други, соседи привечали богатыря. Сновид гордился сыном — княжьим гонцом и десятником дружины, а теперь еще и удалым витязем, вернувшимся с бранным почестьем.

Да и старший Божедар нашел свое поприще, стал старостой нового селища. Держал, стало быть, ответ, да и совет совместно с другими нарочитыми мужами, перед самим князем Малом. Из княжьего удела наделили Сновидовичей землицей, как и другие роды изгоев, что потерпели от кривд киевских. Обжились, обзавелись хозяйством, зажили, как и прежде.

— Восхочут боги разобьем и Игореву дружину, а самого посадим на цепь аки пса, — молвил, восседавший во главе стола Сновид. Расторопный отрок поднес до краев наполненную братину4. Пошла по кругу немалая чара с зеленым — из лесной ягоды и меда игристым вином — и каждый, отхлебнув, загадывал одно — освобождение от опостылевшего ига.

— А вот бы Мал в Киеве вокняжился и дань бы нам платили поляне, как встарь, — сказал, оторвавшись от братины и переведя дух Божедар.

— Тяжко будет содеять се, ведь за Игорем варяги, а за Ольгой болгары и греки, а у тех злато серебро — нанимают колбягов и тугар, — сказал задумчиво Домша. — Быть брани великой.

— Наймиты только за плату и воюют, не будут за Киев до конца стоять, не их то земля, — вступил в разговор Любята.

— Эх, кабы перекупить наймитов-то, аль дать им серебра, чтоб не лезли в наши распри, — осушив до дна братину, и поставив ее вверх дном, заметил с дальнего края стола Просень.

— Добра мысль, да, видать, нет у Мала столь серебра, абы перекупить иноплеменных, — заметил Сновид.

— А ведь за нас чехи могут встать да хорваты, — подхватил дотоле молчавший Влетень.

— Да, коль рать будет долгой, мыслю, пошлет Мал к ним за подмогой, — молвил Домша. — Как переможем, воссел бы князь в Киев, а Искоростень был бы под рукой…

— Не пристало, братия, делить мясо неубитого вепря, впереди рать многа и трудна, а посему выпьем еще медку малость, — заключил Божедар.

*****

По проулку медленно, словно нехотя, шествовал старец, вел его под руку юнак, от того что был перехожий слеп, но бодр еще телом, осанист. Через плечо сума латана-перелатана, а в ней — гусли.

Подвел отрок гусляра к столу, поднесли старинушке ковш с медом. Ходил в час пира от двора ко двору люд всякий: калики, убогие, баюны — почивали их и медом, и яствами, ибо велели боги всякого накормить, а то и приютить.

Старик, верно, обошел весь Искоростень, услаждая сердца былинами да старинами. Ладно бренчали гусельки яровчатые — то всласть веселя, то нагоняя печальные думы, то пуская ноги в пляс.

Гусляр подсел к столу, опорожнил чару. Зазвенели в угоду Велесу живые струны, стихли разговоры. Вещал о делах старых, о князьях древних — не заморских — своих. Спел краткую песнь и о победе недавней — никак начал складывать былину.