Деникин: За Россию — до конца - [62]

Троцкий взмахнул рукой, призывая ко вниманию, и вот уже первые его слова заворожили делегатов: ураганом эмоций, фейерверком выпущенного на волю темперамента, страсти и необузданным полётом мысли. Даже суховатый анализ международного положения Советской России в его устах звучал как увлекательный, причудливый своей парадоксальностью сказ, которому жадно внимали делегаты, мысленно отсеивая и даже отбрасывая непонятное и принимая на веру простые истины и лозунги. Когда же Троцкий прибег к живым примерам, зал замер в восхищении.

— В самом конце мая, — многозначительно начал Троцкий, — ко мне ещё в Комиссариат иностранных дел приехал германский посланник граф Мирбах. И вот мы с ним стоим и разговариваем в глубине кабинета, около камина. Окна открыты — к нам доносятся звуки военного оркестра. Посланник спрашивает: «Разрешите взглянуть?» Я приглашаю его к окну. Как ходят, вернее, как ходили наши красноармейцы ещё до недавнего времени — не мне вам рассказывать, вы знаете лучше меня. У одного винтовка на плече, как полагается, у другого — болтается под мышкой, у третьего — чёрт его знает где. Посланник поворачивается ко мне и с ехидной улыбочкой замечает: «Как я вижу, господин народный комиссар, музыка у вас превосходна, но ни дисциплиной, ни выучкой своих войск вы похвалиться не можете».

На что, не менее любезно, я ему отвечаю: «Господин посланник, могу вас уверить и успокоить. Когда придёт время нашим войскам маршировать по улицам Берлина, то и выучка и дисциплина будут у них на должной высоте».

Ответом на эти слова были оглушительные аплодисменты зала: не лыком шит наш председатель Реввоенсовета, не клади ему палец в рот, мировая буржуазия!

   — А теперь — о положении нашей партии. К сожалению, оказалось, что там находится ещё много таких слюнявых интеллигентов, которые, как видно, не имеют никакого представления, что такое революция. По наивности, по незнанию или по слабости характера они возражают против объявленного партией террора. Революцию, товарищи... — здесь голос Троцкого вознёсся до самой высокой ноты, — революцию такого социального размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя! Прежде всего это нам показывает пример Великой французской революций, который мы ни на минуту не должны забывать!

Большинство сидевших в зале солдат, матросов, крестьян и рабочих понятия не имели о какой-то французской революции, да ещё почему-то Великой, однако магнетизм слов Троцкого был столь мощным, что ему верили не раздумывая: никогда и ни за что нельзя забывать об этой французской революции! Хотя чего забывать-то: ставь к стенке любую контру, и делу конец!

   — Каждому из вас должно быть ясно, — продолжал Троцкий столь же пламенно, — что старые правящие классы своё искусство, своё знание, своё мастерство управлять получили в наследство от своих дедов и прадедов. А это часто заменяло им и собственный ум, и собственные способности. Что можем противопоставить этому мы? Чем компенсировать свою неопытность? Запомните, товарищи, — он резко вздёрнул палец к потолку, — только террором! Террором последовательным и беспощадным! Уступчивости, мягкотелости история никогда нам не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать Действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти. Предупредить, подорвать возможность противодействия — в этом заключается задача террора.

Троцкий сделал длительную паузу, ожидая бурных аплодисментов, взрыва революционного экстаза, но, к его глубокому разочарованию, зал ответил лишь жидкими, хлопками замерзших ладоней. Аплодировали лишь те, кто сидел в президиуме, да ещё часть зала в передних радах. Люди, слушавшие Троцкого, вдруг ощутили, что и сами они, призванные разнести пламя террора по всей губернии, по всей России, стоят на краю бездны, в которую могут угодить, навсегда распростившись с жизнью и с возможностью попасть в светлое царство социализма. Коль нет времени и возможности выискивать действительных врагов, то кто поручится за то, что эти люди, сидящие в зале, даже те, кто считал Троцкого своим кумиром, — кто поручится, что и они не угодят в могилу, которая, как клятвенно заверил председатель реввоенсовета, должна обязательно зарасти чертополохом?

Глаза Троцкого, сверкавшие фанатичным блеском, стали злыми — он чувствовал, что его речь не воспринимается или, того хуже, отвергается теми, кто его слушал. Но надо было продолжать, надо было довести свою линию до конца. Пусть не соглашаются, пусть сомневаются — тем хуже для них!

— Есть только одно возражение, заслуживающее внимания и требующее пояснения, — продолжил Троцкий ещё более энергично, желая во что бы то ни стало сломить молчаливое сопротивление аудитории. — Это то, что, уничтожая интеллигенцию, мы уничтожаем и необходимых нам специалистов, учёных, инженеров, докторов. К счастью, товарищи, за границей таких специалистов избыток. Найти их легко. Если будем им хорошо платить, они охотно приедут к нам. Контролировать их нам будет значительно легче, чем наших. Здесь они не будут связаны со своим классом и с его судьбой. Будучи изолированными политически, они поневоле будут нейтральны.