Перед тем, как сесть на пароход, Анатолий зашёл к своей новой невесте, чтоб проститься ещё раз. Но к нему вышла Тотти и сказала, что Лена больна и принять его не может, а никого больше дома нет.
— Ах, вот как! — сказал он. — Ну-с, а я этому не верю. Я полагаю, что это ваша интрига. Я не могу у ехать, не увидев её. Я не верю вам.
— И не верьте, и не верьте! — закричала Лена, появляясь в дверях. — Я здорова. Это она уговорила меня не выходить к вам, и я по глупости, по бесхарактерности согласилась. А теперь я увидела вас в щёлку и поняла, что всё это гадкие интриги… и ничего больше.
Тотти пожала плечами.
— Вы достойны друг друга, — сказала она, уходя из комнаты.
— Я право начинаю думать, что вы здесь не гувернантка, а первое лицо в доме, — сказал ей вслед Анатолий.
— А я начинаю думать, что здесь живут одни сумасшедшие, — сказала она и пошла в сад.
Её глубоко возмущал и Анатолий, и Лена, принявшая его предложение. Она в волнении ходила по дорожке. Перед ней неотступно рисовалась Наташа. Её неудержимо влекло к ней. Она хотела прийти к ней и сказать всё, что случилось здесь, в этом наивно-патриархальном, но строго-коммерческом доме. Но она не знала, как посмотрят на её визит и не истолкуют ли его в дурную сторону: не подумают ли, что она пришла из праздного любопытства, чтобы посмотреть на покинутую невесту, и потом разнести по всему острову сплетни об истории этого разрыва.
Она села на свою любимую скамейку лицом к морю. Её зависимое положение более чем когда-нибудь давило её. Она готова была бы бежать с закрытыми глазами куда угодно, хотя не знала в сущности, на что она могла пожаловаться в семье Петропопуло по отношению лично к себе. К ней были внимательны, даже слишком внимательны: ей сразу заплатила мать за два месяца вперёд жалованье, да кроме того наделала этих платьев. Девочки любили её, Костя безмолвно таял, — сам старик был с ней грубовато-вежлив и считал её за свою. Приискать предлог уйти от них было бы трудно, да и проклятые деньги, забранные вперёд, связывали её. Она не может их возвратить, их у неё нет. А вырваться надо: она просто задыхается здесь.
Или остаться? Этот жених уезжает в Россию. Раньше, чем через месяц он не вернётся. Надо тем временем убедить девочку, открыть ей глаза. Быть может, она должна это сделать? Или пусть всё идёт своим чередом: пусть женятся, выходят замуж, обманывают людей, и самих себя, — не всё ли ей равно.
— Вы одни? — раздался робкий голос возле неё.
Она повернула голову и увидела Костю. Он стоял перед ней, весь переполненный восторгом.
— Вы видите, что одна, — сухо ответила она.
— Ах, как редко я вижу вас глаз на глаз! — с тихим вздохом сказал он.
— А зачем вам видеть меня с глазу на глаз? — спросила она.
— Когда я вас вижу одну, mademoiselle, — запинаясь заговорил он, — мне кажется, что вы… что вы дышите, и говорите, и думаете…
Он запнулся и с трудом закончил:
— Только для меня.
Она с удивлением подняла брови.
— Что? Только для вас дышу?
— Я не так выразился… Я по-русски не могу так тонко сказать, как думаю. Я не в этом смысле. Я хочу сказать: я фантазирую, я обольщаю себя мыслью… Я знаю, что я для вас — мальчик…
— Оставьте, Костя, умоляю вас, оставьте этот разговор. Если вы это знаете, — так и молчите.
— Я просил вас дать мне локон волос, — продолжал он, — а вы мне не дали…
— И не дам никогда.
— А они у меня есть, — с какой-то злобой сказал он. — Я вам покажу сейчас.
Он вытащил золотую цепочку, которую он носил на шее, и показал медальон с крестом сверху.
— Видите, видите, что здесь?
Он открыл крышку, и она увидела комочек втиснутых туда волос.
— И знаете, где я их подобрал? Вы выбросили их за окно, когда причёсывались. Скатали и выбросили. А я ждал и караулил под окном.
Она не выдержала и засмеялась.
— Вы все здесь сумасшедшие, — сказала она.
Он вдруг бросился перед ней на колени.
— Я люблю вас, — залепетал он, — люблю так, как, никогда русские не любят. Я готов ждать…
— Чего?
— Год, два, пять лет. Я буду учиться, я буду первый ученик. Но пусть я знаю, что вы — моя невеста.
— Встаньте, Костя, встаньте. Я приказываю вам встать, или я уйду.
Она встала и сделала шаг в сторону. Он припал лицом к земле и стал целовать следы её каблучков, вдавившихся в песок.
— Да полноте, — продолжала она, — как вам не стыдно!
Он вскочил на ноги и вынул из кармана маленький револьвер.
— Видите вы это? — спросил он. — Клянусь вам, что кто-нибудь из нас будет мёртв, — или вы или я.
Он повернул дуло к себе. Лицо его горело, губы дрожали. Она быстро схватила его за руку.
— Отдайте его мне, отдайте, — сказала она.
Он легко выпустил револьвер и припал губами к её руке.
— Ах, если б вы, вашей рукой убили меня, — какое было бы счастье! — сказал он.
— Я оставлю револьвер у себя, — сказала она.
— Оставьте, оставьте! — залепетал он. — Это будет вам память обо мне. Я вам и футляр дам. У меня есть на него — замшевый.
