Он старался уловить в её лице выражение: говорит ли она потому, что действительно ему лучше, или только хочет успокоить.
— Да, мне кажется лучше, — тихо повторил он, радуясь детскому самообману.
Коляска спустилась вниз, к самому морю. Прозрачное, светлое, оно дрожало и трепетало под солнечными лучами. Глаза Александра Дмитриевича загорелись.
— Постой, пусти я выйду, — заговорил он, торопливо перенося ногу на подножку.
— Вам дурно, папа? — испуганно спросила девушка.
— Напротив, мне хорошо.
Он слез первый и нетвёрдыми шагами пошёл к воде.
— Жить! Жить! — повторял он. — Дышать, видеть солнце. Ничего больше не надо. Солнце, вечное солнце!
Он вытянул шею и, запрокинув голову назад, жадно втянул воздух ноздрями.
— Это солнце, это самое солнце светило евреям в пустыне, — как-то машинально продолжал он. — Оно светило Христу в Иерусалиме, когда Он шёл под своим крестом. Оно светило Галилею, Жанне д’Арк так же, как светит мне.
Он снял шляпу и провёл рукой по волосам, поредевшим и поседевшим. Сил у него было мало, он пошатнулся. Анатолий поддержал его.
— Не мне — ей нужна поддержка, — сказал он, и Анатолию показалось, что старик заговаривается.
Почтённый бородатый мусульманин, толстый, в очках, в чёрном сюртуке и красной феске, проехал на сером иноходце, широко расставив ноги в длинных суконных панталонах. Одной рукой он держал поводья, в другой был небольшой почти дамский белый зонтик. Кисточка фески плавно колыхалась при каждом шаге коня. Он посмотрел на девушку, слегка осклабился и, прибавив шаг, стал подыматься в гору. Александр Дмитриевич посмотрел ему вслед.
— Сколько миллионов людей, сколько веков именно здесь, с этого мыса, смотрели на Босфор, — продолжал он. — Сколько турок, греков и армян, на таких же серых лошадях также подымались в этот час по этой самой дороге. И сколько их ещё будет тут двигаться, когда нас не будет, когда и следа нашего праха не останется под землёю…
— Какое элегическое настроение у вас! — сказал улыбаясь Анатолий.
— Да, элегическое. Дышать нечем. Ну, сядем опять. Пусть он везёт нас куда хочет.
Коляска снова тронулась. Сделав несколько заворотов, она выехала на большую пыльную площадь с приземистым наивным обелиском рыжего цвета. Обелиск стоял на пьедестале, где на барельефе были изображены скачки и сам византийский император в своей ложе. Так и повеяло от этого барельефа композицией Владимирской лубочной картинки. Подальше, возле какого-то колодца, стояла другая коляска, и два человека в соломенных шляпах добросовестно ходили вокруг.
— Это ваш спутник? — спросила девушка у жениха.
Тот узнал Алексея Ивановича и сказал:
— Да, это бухгалтер.
— Что ж они там делают? — спросил Александр Дмитриевич. — Пойдёмте туда.
Анатолий неохотно вылез из коляски. Все подошли к бронзовой витой колонне, уныло торчащей по середине площади. Алексей Иванович приподнял шляпу.
— Позвольте познакомить, — проговорил Анатолий, и тут только сообразил, что не знает фамилии Алексея Ивановича.
Но тот пришёл своевременно на помощь и сказал:
— Перепелицын.
Он как-то боком, но внимательно скользнул взглядом по отцу и дочери и почтительно снял шляпу.
— Это, что же за палка? — спросил Александр Дмитриевич, надевая пенсне.
— Подставка под дельфийский треножник, на котором сидела Пифия, — ответил бухгалтер.
— A! — сказал Александр Дмитриевич тем тоном, каким всегда говорят люди, давая этим восклицанием знать, что они понимают шутку.
— Нет, серьёзно, — продолжал бухгалтер. — Это ржавый кусок бронзы ведь в самом деле — дельфийский. Он здесь со времён Константина, который перевёз его сюда на гиподром. Смотрите: ведь тут все имена городов участвовавших в Платейской битве. Помните Смарагдова и Иловайского?
— Зачем же он здесь? — повторил Александр Дмитриевич.
— А где ж ему быть? Господь с ним, — пусть тут и будет. Вот здесь на нем стоял треножник, — теперь головы обломаны у змей, что составляли основание треножника…
Александр Дмитриевич опять снял шляпу и приложил руку к темени.
— Голова болит, — сказал он дочери. — Я не привык к далёким прогулкам.
— Так поедем домой, — сказала она.
— Да, да, поедем.
— А не хотите — я сейчас в святую Софию? — предложил Алексей Иванович.
— Нет, в другой раз, — пробормотал старик. — А вот обедать будем вместе? Да?
В экипаже он опять оживился.
— Дельфийская пифия! — повторял он. — Помните вы дело Клирошанских? Помните мою речь?
— Ещё бы, — отозвался Анатолий.
— Помните, как мне помогла пифия? Помните, как я сказал: «Когда юродивая девственница, одурманенная серными парами, отравленная листьями священного лавра, бормотала несвязные речи, целый народ прислушивался чутко к её бреду и фанатически шёл по её указанию, навстречу опасностям, — и всё побеждал, окрылённый её вещим пророчеством». Помните, как тогда усмотрели в этом аллегорию и намёки. Ха-ха!
Он засмеялся, весело постукивая палкой о дно коляски.
— Это блестящая речь была! — подтвердил Анатолий. — Отчего вы не издадите своих речей?
— Я их приготовил отдельной книжкой. Это вам в приданое за дочерью. Потом издайте.
— Издание должно разойтись, — подтвердил Анатолий. — Там должно быть много интересного, даже с точки зрения нашего исторического самосознания. Особенно дела Топорских, Кряженцовых, Урпатовых…
