День Независимости. Часть 1 - [5]

Победа над Ичкерией станет ей поперек горла, заставит досыта хлебнуть крови.

…Не надо быть прорицателем, чтобы загодя знать, чем все закончится. И тысячу раз прав он, что успел воспользоваться дельным советом, данным еще год назад при личной встрече год Усамой Бен Ладеном, прозванного зажравшимися янки террористом номер один.

Усама давно положил глаз на Ичкерию и Дагестан, щедро финансировал боевиков Хаттаба и Басаева, и, разыскиваемый Интерполом, после того, как братья по вере — талибы, ради шкурной выгоды, вступили в сговор с американцами, пообещав его выдать, по приглашению Яндарбиева нелегально посетил Чечню.

Именно тогда, в сентябре, в резиденции Масхадова, он напрямую констатировал: русские не остановятся на границе, у них просто нет другого выхода, кроме как идти вглубь Чечни. И двадцати тысячам боевикам, какими профессионалами они бы не были, не устоять против стотысячной группировки с танками, авиацией и артиллерией.

Но остановить русских можно. Достаточно провести жесткую акцию и предупредить после: не выведите войска, и она может повториться вновь, и не единожды.

Он согласился с вескими доводами шейха и заключил сделку…

Сразу по отбытию Бен Ладена в неизвестном направлении, он вышел на жившего в Татарстане агента и дал команду вывести из Ирака с засекреченной фабрики по производству новейших образцов химического оружия контейнер с ядовитым газом. Столь ядовитым, что доведись пустить его в ход, Секу Асахара, с его зариновой атакой в токийском метро, покажется в сравнении проказником-мальчишкой.

Зловещая колба перекочевала в Россию, и о ее существовании теперь знали только двое: сам Масхадов и хранитель из сибирской глубинки, живой только потому, что не знал о ее содержимом.

А курьер, доставивший из Ирака контрабандный груз, спустя неделю трагически погиб в дорожной аварии. Масхадов не жаждал его крови, но этот человек знал слишком много, и выбора не оставлял. Тайна должна оставаться тайной.

Пустить колбу в ход, как последний оставшийся на руках козырь, до сих пор он не решался. Продолжали сдерживать внутренние барьеры, порожденные еще советской системой. Ведь родился он не в какой-нибудь дикой провинции Ближнего Востока, где человеческая жизнь не дороже высохшего финика, учился в нормальной школе, где проповедовали добро и клеймили зло, и в военном училище штудировали никак не учения доктора Геббельса.

Система его выпестовала, и сложившиеся за годы кирпич к кирпичу в прочную стену принципы не смогла сломить даже война. Он не мог переступить через них, пересечь черту, отделявшую человека от сатаны в человеческом обличии, способного поставить ради достижения цели на кон сотни и тысячи безвинных человеческих жизней…

…Но война зашла слишком далеко. И сейчас он был готов нанести врагу жесточайший удар.

* * *

Бункер ощутимо подбросило. Рация на столе качнулась, дверь скрипнула. Вошедший Магомет молча отступил угол, оставаясь в тени. Один за другим на середину комнаты прошли семеро наемников.

Масхадов критически посмотрел на их грязную одежду, их понурые лица.

Глаза смотрели на него в тревожном ожидании.

«Приказа ждете? — подумалось ему. — Будет вам приказ».

К наемникам он относился с осторожной брезгливостью, потому как не мог, воюя хоть за призрачную, но идею, понять их сути: убийства ради денег.

А если бы российские платили больше, завтра переметнутся на их сторону? Впрочем, без наемников не обойтись в экстремальных ситуациях. Терять им нечего, в плен сдаваться нельзя, потому что в плену для них будущего нет. Русские с такими русскими не церемонятся, отвел к стене, и вся недолга.

Из этой семерки, что стояли перед ним, ему импонировал лишь рослый широкоплечий Семен Журавлев. Воин от рождения, в боях не трусит, не прячется за чужие спины, дерзок и жесток, способен на поступок. Остальные так себе, третий сорт не брак.

Тот, что слева от него, с опущенным левым плечом, переминался с ноги на ногу — солдат удачи с Украины, наркоман. Кураж его пробивает после доброй дозы опия да в допросах пленных.

…Масхадов помнил декабрьский случай в Грозном, когда выехав на окраину города инспектировал подготовленные к встрече федеральных войск позиции. Оценивая пулеметное гнездо на первом этаже разбитой снарядами девятиэтажки, услышал вдруг стон, глухо доносившийся откуда-то снизу, из-под ног.

Что-то было в том стоне, заставившее его содрогнуться…

Он повернулся к Магомету, и тот, не дожидаясь вопроса, с отвращением сплюнул на усыпанный кусками отбитой штукатурки пол:

— Хохол допрашивает…

Масхадов сдержал в себе ярость, вышел во двор, к подвалу, занавешенному выгоревшим добела на солнце брезентовым пологом. Отодвинув брезент, ступил во влажный, затхлый сумрак, со света ничего не видя перед собой.

Потом зрение зафиксировало в дальнем отсеке мерцание свечного фитиля: что-то белое, бесформенное, висело на стене и рядом, издавая неразборчивое бормотание, возилась чья-то тень.

Барабанные перепонки вновь резанул болезненный вскрик…

Подойдя ближе к неясной фигуре, Масхадов рванул ее за плечо, разворачивая к себе лицом.

Наемник выругался, сразу не сообразив, кто перед ним. Сузившиеся до точек зрачки пьяно блестели; на, морщинистом, с въевшейся в поры подвальной пылью, лбу проступил пот. В руке он продолжал сжимать охотничий нож, чье лезвие было запачкано кровью…