Демон абсолюта - [9]

Какому случаю? Авантюрист всегда начеку. В ожидании чего? Он и сам почти не знает, зато сильно чувствует. И не только в романтических событиях. Скажем так: в действии, где цель отчасти неизвестна.

Особое братство, которое роднит игрока, исследователя и Кортеса, исходит из характера их цели, одновременно обширной и смутной, из того, что прибыль, которую они извлекают из того, во что втягиваются, не соразмерна ни труду, ни таланту, ни разуму, вложенным самим по себе. Это то, что радикально отличает деятельность Лиотея[71], даже Клайва[72], от деятельности Кортеса: Лиотей знал, что есть Марокко и что он там хочет сделать, Клайв знал, что есть Индия; Кортес не знал, что есть Мексика: он знал лишь то, что искал золота. Авантюрист — это не тот, кто зажигает солнце, но он зажигает факел в своей руке.

Всякая деятельность, направленная к частично неизвестной цели, благоприятствует очарованию авантюры, и иногда ее путают с ней: деятельность военачальников, когда они сражаются сами по себе, деятельность завоевателя, исследователя; даже великих капиталистических вождей, таких, как Родс[73], бургграфов американской промышленности, таких, как Стиннес[74] — всякая деятельность, где бродит случай.

Игра — великое средство борьбы против социального удела. Вся география авантюры продиктована игрой. Эмигрант — потенциальный авантюрист; когда он становится земледельцем, то перестает им быть; искатель золота становится им в полной мере — особенно если до тех пор он был столяром или парикмахером и бросил свое ремесло на пути к какому-нибудь Клондайку[75], поскольку профессиональный исследователь является им лишь наполовину.

Желание скорого богатства скорее маскирует, чем раскрывает перед нами истинного игрока. Всякая страсть видит в выгоде, которая исходит от нее, лишь свое доказательство; а возможность получить много денег выражает игру не больше, чем возможность иметь много детей выражает любовь. Слов «игра», прежде всего, приводит на ум азартные игры; однако, с тех пор как крупные суммы вовлекаются в них, очарование проигрыша становится куда более интенсивным, чем выигрыша, для крупного игрока[76].

Игрок вступает в игру через абстракцию, которая скрывает лишь самое себя, авантюрист — через романтическую щедрость; игра и авантюра объединяются не в том, что они собой представляют, но в том, что они не представляют собой подчинение реальности.

Также есть чувство, которое и игрок, и авантюрист настоятельно испытывают: неудовлетворенность. Человек, вовлеченный в авантюру, является не большим авантюристом, чем тот, кто купил билет Национальной лотереи, является игроком; но человек, для которого авантюра стала тем, что она есть на самом деле — страстью, носит в себе костер Геракла; и, поскольку он зажигается в стольких сердцах, часто братскую общность. Если он не ищет ничего, кроме власти, люди чувствуют к нему скорее ту смесь восхищения и ненависти, которую вызывают в них все царственные особы[77]. Но, начиная с фанатичного отказа от социального удела и кончая неудовлетворенностью, авантюра участвует в восстании против порядка, установленного богами; и люди одержимы ею лишь потому, что они задаются вопросом, не должно ли им узнать урок Прометея в этих жестах императора, героя или чудака[78].

Неудача приносит авантюристу гибель, убивает его или делает нищим; успех объединяет его с тем социальным уделом, от которого он намеревался освободиться; так же, как игрок, он радуется, иногда против воли, если [не может больше] захватить у другого партнера. Чувство, которые он испытывает наиболее настоятельно — будь то из-за судьбы, навязанной ему, или из-за того, что он носит в себе — это неудовлетворенность[79].

Часть первая. Время поражений

Глава I.

Едва младший лейтенант Лоуренс был назначен в египетское отделение Интеллидженс Сервис[80], началась его борьба против каирского штаба.

Он был назначен в скромный отдел военной разведки, картографии и секретной службы, выполняющий функции службы безопасности Каира. Офицеры, которых направили туда в конце 1914 года — среди них капитан Ньюкомб, который когда-то отправился в поездку с целью составления карты Синайской пустыни, под прикрытием археологической миссии, с помощью двух молодых археологов, заведовавших раскопками в Каркемише[81], Вулли и Лоуренса — мечтали создать службу, достаточно сильную для того, чтобы развязать революцию в Сирии и в Месопотамии, бросить против Турции ее арабских подданных, как в начале века против нее были брошены ее христианские подданные.

«Офицер египетской армии, — писал Лоуренс по приезде[82], — пребывает в плачевном неведении о том, что находится по ту сторону границы. Вулли день-деньской сидит, составляет топографические карты и выдумывает хвастливые утки для прессы… Ньюкомб управляет бандой самых агрессивных шпионов и разговаривает с генералом. Я — офицер-картограф и пишу географические отчеты, пытаясь убеждать, что Сирия не населена исключительно турками…[83]»

Скорее гнев, чем ирония. Эта маленькая группа офицеров разведки, которые между собой называли себя «Незваные», изо всех сил кричала в уши глухих об уязвимости турецкого господства от Киликии до Индии. Не только из статистических данных они знали, что во вражеской империи насчитывается десять с половиной миллионов арабов против семи с половиной миллионов турок; они уже провели годы «по ту сторону границы». Они знали, что идея родины распространилась в Османской империи, как раковая опухоль, и что империя при смерти.