Демон абсолюта - [10]

Абдель-Хамид[84], «красный султан», который когда-то под страхом смертной казни запретил произносить слово «родина» даже в армии, понимал, что эта идея несовместима с его империей: там не могло быть родины османской, только турецкая родина — а вместе с ней появляются родина македонская, сирийская, армянская, арабская. Турция не могла обрести родину и не потерять при этом империю. Едва только младотурки захватили власть[85] во имя нации, перед ними сразу же возникли притязания наций, издавна бывших их вассалами. Арабы — в Сирии и главным образом в Месопотамии, многие из которых занимали высокие посты в армии — со всей душой участвовали в младотурецкой революции, от которой ожидали федерализма. Вскоре после выборов — контролируемых младотурками — шестьдесят арабских депутатов заседали в Парламенте против ста пятидесяти турок; три — в Сенате, против тридцати семи турок; через несколько месяцев партия «Единение и Прогресс» стала расистской и сделала своей идеологией туранскую идеологию Энвера[86]. За победой революции почти всегда следует возвращение национализма побежденных правителей. Все нетурецкие общества были распущены, административная централизация усилена, арабское движение стало преследоваться. Арабы возненавидели младотурок больше, чем ненавидели Абдель-Хамида: они испытывали больше надежд на них, и новые тираны еще вчера были их друзьями.

Общество «Арабское братство», в которое объединились сразу после принятия конституции прежние тайные общества Сирии, было запрещено младотурками, которые терпели только два арабских общества: одно — «Литературный клуб», потому что он был главным образом культурной организацией и заседал в Константинополе; другое — «Децентрализация», поскольку это общество заседало в Каире с одобрения англичан. Им не было неизвестно, что его секции были основаны в крупных городах Сирии; и стало известно в достаточно короткий срок о существовании тайного общества, образованного исключительно из арабских офицеров, «Кахтания», целью которого было установить турецко-арабскую монархию, сходную с монархией австро-венгерской: общество было разогнано по причине измены. Но им было неизвестно если не о существовании, то, по крайней мере, о средствах действия и именах членов общества «Фетах», основанного в Париже, которое уже по меньшей мере четыре года формировало невидимые рамки сирийского сопротивления. Тем более им было неизвестно об обществе «Ахад», в котором один из членов разогнанной «Кахтания», комендант Азиз Али, объединил арабских офицеров турецкой армии.

В начале революции, когда между арабами и турками еще было согласие, младотурки назвали властелином Святых мест великого шерифа Мекки, шерифа Хуссейна ибн Али.

Один из сыновей великого шерифа Мекки, эмир Абдулла, вице-президент турецкого парламента, но и член «Фетах», проезжая через Каир в феврале 1914 года, нанес визит лорду Китченеру[87], тогда английскому агенту в Египте, и оповестил его — не без осторожности — о ширине и глубине сирийского движения, осведомившись о том, каким было бы отношение Англии к арабскому восстанию. Китченер ответил, что отношения между Великобританией и Турцией были дружественными, и первая из них не могла благоприятствовать такому восстанию. Тем не менее он поручил секретарю по восточным делам, Сторрсу[88], не прерывать связь с Абдуллой. И один, и другой имели живую склонность к шахматной игре, и разве могли они, объединенные общей страстью и общими крупными интересами, не стать явными друзьями? Абдулла открыл Сторрсу несколько больше об арабском движении, чем Китченеру, и наконец, попросил у него пулеметы, в чем Сторрс отказал. Оба выжидали[89].

Преувеличивал ли Абдулла, как это принято на Востоке, в рассказах о секретном обществе, к которому принадлежал? Говорил ли он лишь от имени заговорщиков, или также — и главным образом — от имени своего отца? Великий шериф был, несомненно, единственной арабской личностью, достаточно влиятельной, чтобы стать фигурой вождя национального восстания. Китченер тем меньше хотел портить отношения с эмиром, чем больше считал согласие Англии с немецким влиянием в Турции существенным политическим недостатком, против которого он искал средство. Все территории, через которые могла поступать угроза Суэцкому каналу, принадлежали туркам и были арабскими территориями. Арабская федерация, контролируемая Великобританией, в определенной мере нейтрализовала бы присутствие немцев в Константинополе. Было отдано распоряжение составить карту Синайской пустыни под прикрытием археологической миссии[90] и, с тех пор, как Германия вступила в войну[91] — Турция оставалась еще нейтральной — Сторрсу было поручено возобновить отношения с Абдуллой. Посланник от Сторрса посетил Мекку в октябре. Он прибыл для того, чтобы спросить, какой была бы позиция Хуссейна, если бы Турция вступила в войну.

Арабское восстание, затрудняющее продвижение турецкой армии через Синайскую пустыню, было бы очень полезным для обороны Египта, но не только: стратегическая позиция Хиджаза была лучшей в Аравии; и религиозный авторитет великого шерифа был таков, что объявление священной войны халифом (которую тот объявил бы, если бы Турция вступила в войну) не было бы эффективным, если бы великий шериф не присоединился к нему. Для Англии Турция, если и не была еще вражеской страной, уже стала враждебной; в то время как Хуссейн, несмотря на альянс турок с немцами, оказался теперь связан с ними.