Дело пропавшей балерины - [52]

— Почему же тогда мы не пошли в «Семадени»? — спросила Мира. — Вряд ли кофе в том кафе можно назвать…

— Отвратительным? Наверное, нет. В «Семадени» мы пойдем в другой раз, загадочно пообещал Тарас Адамович и погрузился в чтение бумаг. Как и следовало ожидать, педантичный Яков Менчиц вручил ему длиннющий отчет со всеми подробностями своих дактилоскопических поисков.

Девушка ни о чем не спрашивала, но он перехватил ее растерянный взгляд. Отложил папку.

— Мира, что поделать, такова она — работа следователя. Мы получаем информацию, которая на данном этапе может не дать нам ни одной зацепки, но собирается она по крупицам, в надежде, что вместе с другими фактами или доказательствами, в конце концов, поможет построить стройную гипотезу. Кстати, о крупицах.

Монолог о крупицах, которых не должно наличествовать даже в самом отвратительном кофе, пришлось выслушать официанту, который клялся, что не подпускал повара с цикорием к чашкам Тараса Адамовича и Миры. В конечном итоге бывший следователь пригласил Миру угоститься настоящим кофе в яблоневом саду.

— Кажется, для кофе уже поздновато, — заметила девушка.

— Зато самое время для сидра, надеюсь, в этот раз вы не откажетесь, — ответил Тарас Адамович. — Нынешний сидр пахнет летним солнцем. К тому же это сезонный напиток, он не хранится долго. Осень — лучшая пора для знакомства с сидром. А полдень — самое подходящее время.

— Что ж, видимо, я не имею более причин отказываться, — улыбнулась девушка. — Знаю, что у вас есть особенные яблоки для варенья. А из каких сортов вы готовите сидр? — спросила она.

— О, я охотно вам расскажу, — мечтательно посмотрел вдаль Тарас Адамович. — Сидр требует внимания и разнообразия. Это напиток, в котором я, без преувеличения, сочетаю все дары яблоневого сада. Иногда можно добавлять даже груши, однако я пока с ними не экспериментировал. В сидре сочетают горькие яблоки, кисло-сладкие и кислые.

— А каких меньше всего?

— Горьких. Поэтому сидр — напиток беззаботности, в нем нет излишней горечи.

— Вероятно, мне и вправду стоит его попробовать, — безропотно согласилась Мира.

И они направились туда, где их ждал напиток беззаботности с запахом летнего солнца.

…Олег Щербак в этот день проснулся на удивление рано. Он не привык выходить из дома до десяти утра, однако сегодня в это время был уже в театре. Неизвестно почему. Одеваясь, он вспоминал разговор со следователем, мысленно отвечал на реплики Менчица. Провинциальный болван, который, кажется, положил глаз на Миру Томашевич. Подошел к зеркалу, чтобы оценить, как сегодня выглядит, но смотрел почему-то будто сквозь себя. Слишком узкая комната, неудачная планировка. Хоть он и пытался придать привлекательность своему жилищу, но это не сделало его уютней. Разве что откровенно декоративным, будто здесь не жили, а только играли в жизнь.

Пришлось сменить обивку мягкого дивана, купленного у знакомого за картину и шесть рублей. Первоначальный вид его не слишком воодушевлял — темный цвет, пятна неизвестного происхождения. Однако за невзрачным видом дивана внимательный глаз художника сразу уловил грацию формы. Выбрал насыщенно вишневый цвет ткани, остался доволен результатом. Хотя знакомые и подшучивали, что этот оттенок сразу придал всему жилью уж слишком откровенной романтичности.

— Я надеялся, что найду здесь правильные линии готики, — улыбался Корчинский, впервые переступив порог квартиры, которую так облюбовал Щербак.

Хозяин молчал в ожидании вердикта, и он последовал незамедлительно:

— А оказался в милой квартирке гимназистки.

— И как часто ты бывал в квартирах гимназисток? — съязвил Щербак.

— Никогда. Однако, думаю, они выглядят именно так.

Щербак не отрицал, но и не соглашался. Вишневый диван — слишком смело для гимназистки. Он прибавил несколько ярких подушек для контраста, однако Корчинский остался при своем мнении.

В театре у Щербака не было неотложных дел. Он поговорил с костюмером, выслушал сплетни от декораторов, которым удалось даже привлечь его к работе. Думал о своем, машинально макая в краску кисть. Закончив, художник устало вытер ветошью руки. Прошел за кулисы, пытаясь не касаться их руками. Где-то из глубины, будто из-под воды, услышал голоса. Он узнал их. Сделал несколько шагов вперед, почти ощупью. Балерины.

Можно послушать их щебет, покивать в ответ на шипение по поводу конкуренток, пригласить на кофе с пирожными. От пирожных балерины сначала откажутся, но потом все равно угостятся. Прогуляться бы у Золотых Ворот, там сейчас красиво. С тех пор как их обнаружил Лохвицкий, Ворота непременно присутствовали во всех туристических путеводителях Киева. Возле них охотно прогуливались любители столичной старины и изысканные модницы. Накануне войны, когда он посещал лекции в Рисовальной школе Мурашко, ему нередко приходилось быть свидетелем споров о судьбе древней достопримечательности. Художники говорили о воссоздании первозданного вида сооружения. Ярослав Корчинский замечал:

— Остатки Ворот в нынешнем виде не представляют особой ценности как объект для созерцания ни туристами, ни киевлянами. Не понимаю, почему вокруг них столько шума.